Письма тёмных людей

Письма тёмных людей^[1]

Epistolae obscurum vivorum

Настоящий русский перевод избранных «Писем», сделанный С.П.Маркишом — второй по счету. Первый перевод (полный) принадлежит Н.А.Куну — Academia, M.— Л. 1935 (первое издание: «Источники по истории Реформации», выпуск II, «Письма темных людей» — перевод Н.А.Куна под ред. Д.Н.Егорова. Москва, 1907. Издание Высших женских курсов). Данный электронный вариант сделан по изданию: Брант Себастиан; Роттердамский Эразм; Гуттен Ульрих фон. Себастиан Брант. Корабль дураков. / Эразм Роттердамский. Похвала глупости. Навозник гонится за орлом. Разговоры запросто / Ульрих фон Гуттен. Письма темных людей. Диалоги. Серия «Всемирная Литература». М., 1971.
OCR А.В.Бочаров, Томск, 2003

ТОМ ПЕРВЫЙ

Фома Швецдлиний,[2]

в полные бакалавры[3] богословия произведенный, хотъ и недостойным будучи звания сего, желает здравствовать мужу пресветлейшему и мудроутробнейшему милсдарю Ортуину Грацию Девентерскому[4], пииту, оратору, философу, а равномерно и богослову, со присовокуплением всех прочих титлов, елико самим им благоугодно

Еже и понеже (как сказано у Аристотеля)[5], «сомневаться в отдельных вещах небесполезно», и писано у Екклесиаста: «Предал я сердце мое тому, чтобы исследовать и испытать все, что делается под солнцем»[6], помыслил я, господин, предать вашеусмотрению некий вопрос, будучи оным вопросом ниспровергнут в сумнение. Однако ж поспешаю заверить достойнейшего магистра: видит бог, не поползновенны мы искушать ни преподобие ихнее, ниже высокостепенствие, а отдаемся под покров щедрот ваших, ища единственно получить руководство и неколебимость супротив оного сумнения. Писано бо в Евангелии: «Не искушай Господа Бога Твоего»[7], и глаголет Соломон: «Всякая премудрость — от Господа»[8], вы же дали мне все знание, каковое во себе емлю, а всякое же благое знание есть источник мудрости, и через то проистекает, что вы предо мною яко бы господь бог, ибо вы, ежели выразиться поэтически, можно сказать, дали мне исполниться изначальственной мудростью. Вопрос же сей учинился при таковом случае: будучи недавно званы ко Аристотелеву застолью[9], доктора и лиценциаты вкупе со магистрами[10] изрядно возвеселились, и я иже с ними; по первости испили мы каждый три чаши мальвазии, а для закуски употребили мягчайшего хлебного крошева, затертого на вине, засим изволили выкушать от шести яств мясных, курьих и каплуньих, да от одного рыбного; однако ж, отведывая яств, непрестанно чередовались и в питиях, хлебнули вина коцборгского и рейнского да пива эмбекского, торгауцкого и наумбургского; магистры имели изрядное удовольствие и говорили, что новоиспеченные магистры не постояли на угощении и отпотчевали собратьев на славу. Засим возвеселясь, затеяли магистры весьма тяжкое словопрение о важных вопросах. И один сделал таковой вопрос: надлежит ли именовать лицо, имеющее быть произведену в докторы богословия, «нашемагистрие» или же «магистренашие», ежели взять для примеру хоть бы обретающегося в городе Кельне велеречивого отца и брата нашего Теодориха из Ганды, который есть монах ордена кармелитов и посланец благословенного Кельнского университета[11], знаток свободных искусств, философ, диспутант и превеликолепный богослов. И сей же час воспоследовал ответ от соотчича моего, магистра Мягкохлебеля, многоизощренного скотиста и магистра вот уже осьмнадцатый год, а прежде того с двух разов не был он допускаем к соискательству и с трех разов проваливался, однако ж до тех пор оставался в учении, покуда не пришлось произвести его в магистры за выслугой годов, ныне же превзошел науки и имеет во множестве учеников, больших и малых, старцев и отроков, и муж сей весьма рассудительно сказал и раздоказал, что непременно надобно говорить «нашемагистрие», как есть это выражение однословесное: ибо «взмагистритъ» означает возвести в магистры, «взбакалаврить» — возвести в бакалавры, «вздокторить» же — возвести в докторы, откуда и воспроизошли слова: «магистрие», «бакалаврие» и «докторие». Но поелику докторы священного богословия не прозываемы «докторы», а для-ради смирения и святости, равно как и для-ради отличия, зовутся и именуются «магистры наши», ибо в католическом вероучении они наместничествуют за господа Иисуса Христа, который есть источник жизни; Христос же нам всем был магистр, то бишъ учитель, а посему надлежит именовать их «магистры наши», ибо призваны они наставлять нас на путь истины. Бог же есть истина, стало быть, и прозываются они по заслугам «магистры наши», ибо все мы, християне, должны и обязаны послушествовать ихним проповедям и ни в чем им не прекословить, и, стало быть, выходят они всем нам учители. Глагол же «я нашу, ты нашишь, он, она, оно нашит» неупотребительствен и нет его ни в словаре «Из оного...», ни в «Католиконе», ни в «Кратком», ни в «Драгоценнейшем из драгоценных»[12], хоть всяких прочих словес там предостаточно. Следовательно, надлежит говорить «нашемагистрие», но отнюдь не «магистренашие». И тогда магистр Андрей Делич, человек умственный, частью поэт, частью же знаток искусств, медицины и права, публично читающий об Овидиевых «Метаморфозах» и все сказанья толкующий буквалически и аллегорически, и я сам ходил у него во слушателях, ибо толкования его превеликолепны, на дому же он читает про Квинтилиана и Ювенка[13], сделал возражение магистру Мягкохлебелю, что говорить надо «магистренашие». Ибо подобно тому, как есть различение между «магистром нашим» и «нашим магистром», так есть различение и между «магистре-нашием» и «нашемагистрием»: ведь «магистрнаш» — выражение однословесное и должно означать доктора богословия, тогда как «наш магистр» — выражение двусловесное и пригодно для магистра всякого свободного искусства, либо рукомесла, либо умотруждения. А ежели глагол «я нашу, ты нашишь, он, она, они нашут» неупотребительствен, так это не суть важно, ибо завсегда можно произвесть новое слово, и к сему присовокупил он цитату из Горация[14]; магистры восхитились через великую его умственность и поднесли ему на здоровие кружку наумбургского пива, он же сказал: «Сей момент и прощенья просим», а засим прикоснулся к своей биретте[15], засмеялся сердечно и поднял кружку за магистра Мягкохлебеля, сказавши: «Вот, почтенный магистр, не думайте, что я вам не приятель»,— и выпил единым духом; магистр же Мягкохлебель достодолжно ему ответствовал и выпил за силезскую нацыю[16]. И все магистры изрядно веселились, покуда не прозвонили к вечерне. А посему и молю вас, милостивцы вы наши, отписать мне свое глубокомудрое суждение; я так и сказал: «Магистр Ортуин беспременно отпишет мне истинную правду, ведь он был надо мной наставником в Девентере, когда я обучался там по шестому году». А еще желаю знать, много ли преуспели вы в брани супротив доктора Иоанна Рейхлина. Ибо слышу я, что сей висельник (хоть он доктор и законник) упорствует в своих заблуждениях. И еще пришлите мне при случае книгу магистра нашего Арнольда Тонгрского[17], сочинение глубокомысленное и умственное, в коем много толкуется о премудрости богословской. Пребывайте в добром здоровии и не взыщите, что пишу к вам попросту, ибо сами вы мне сказывали, что возлюбили меня, как брата, и сулились мне во всяком деле споспешествовать, хоть бы даже станет нужда ссудить больших денег. Писано в Лейпциге.

Магистр Иоанн Шкурдубелъ

желает здравствовать магистру Ортуину Грацию

Пишу вам свой поклон со душевным расположением и всеконечной покорностью. Премногочтимейший господин! Поскольку сказано в Аристотелевых «Категориях»: «Сомневаться в отдельных вещах небесполезно», есть на мне один грех, о коем много печалуюсь и угрызаюсь совестью. Был я недавно с одним бакалавром на Франкфуртской ярмаркё и там, идучи улицей, что выходит на площадь, повстречались нам двое, наружностью весьма достойные, в черных и просторных одежах с капишонами на снурках. И видит бог, помыслил я, что сие магистры наши, и приветствовал их, снявши биретту; а сопутник мой, бакалавр, ткнул меня локтем и говорит: «Господи помилуй, что вы содеяли? Ведь это жидовины, вы же сняли пред ними биретту», и тут вострепетал я, как будто узрел самого диавола. И сказал: «Почтеннейший бакалавр, господь да простит мя, согрешил бо по неведению. Однако ж рассудите, зело ли тяжек мой грех?» И он ответствовал, что по мнению его сей грех смертный, ибо я нарушил первую из десяти заповедей, гласящую: «Веруй во единого бога». А посему кто поклонится жидовину либо язычнику, яко бы пред ним християнин, тот прегрешает против християнства и сам уподобляется жидовинам и язычникам, жидовины же и язычники при сем говорят: «Эге, стало быть, наша вера правильней, ежели християне нас почитают», и утверждаются в вере своей, а от веры християнской отвращаются и не идут креститься. На это я отвечал: «Истинно так, ежели кто совершит сие с умышлением, я же согрешил по неведению, и, стало быть, мой грех простителен. Ибо будь мне ведомо, что они жидовины и я бы им при сем поклонился, достоин был бы сожжения на костре, сие есть ересь. Но свидетель бог, они ни словом, ни делом Себя предо мною не оказали, и мнил я, что они магистры наши...» Он же сказал, что все единственно сие есть грех, и добавил: «Таковой же случай был и со мною. Пришел я раз во храм, а там пред распятым Спасителем постановлен деревянный жидовин с молотком в руке, я же помыслил, что сие святой Петр с ключом и, снявши биретту, преклонил пред ним колена, однако сей же час спохватился, что предо мной жидовин, и раскаялся, но когда пришел к исповеди в обитель братьев проповедников[18], духовник мне сказал, что сие есть грех смертный, ибо надлежит нам завсегда бдеть». И еще сказал он, что отпустить таковой грех может токмо епископ, буде же грех мой вольным, а не невольным, отпущение мог бы дать токмо самоличный папа. Однако я получил отпущение, потому как духовник мой был облеченный епископской властью. И видит бог, я уверен, что ежели вы хотите спасти свою душу, вам непременно надобно покаяться перед официалом консистории[19]. Неведение же не может извинить таковой грех; ибо надлежит завсегда бдеть, и опричь того жидовины непременно носят желтый круг на одежах, и вы должны были сие узреть, как узрел я; посему неведение ваше душевредно и не может извинить греха». Таковые слова сказывал сей бакалавр. И как есть вы глубокомысленные богословы, молим вас покорнейе и всесмиренно рассудить об оном вопросе и отписать, совершил ли я смертный грех или же грех простительный и можно ли ему быть отпущену простым священником, либо же епископом, либо токмо самоличным папою. И еще отпишите, хороши ли вам покажутся обычаи во Франкфурте, где жидовинам дозволяется разгуливать по улицам, одетым совершенно как магистры наши; я же мыслю, что сие нехорошо и срамно, когда жидовинов не отличишь от магистров наших, через что учиняется поругание священному богословию. И предержащий государь император не должен тому попустить, чтобы жидовин, каковой не лучше собаки и враг Христов, разгуливал по городу, яко бы доктор священного богословия. При сем препровождаю вам послание магистра Борзоперия, в обиходе прозываемого Шустерписером, что получилось от него из Виттенберга. Вы с ним сделали знакомство еще в Девентере и водили дружбу; и он мне говорил, что дружба ваша была зело веселая. Он и ныне такой же веселый друг и об вас поминает со всяким удовольствием; да благословит вас господь и ниспошлет вам здравия. Писано в Лейпциге.

Магистр Бернард Борзоперий магистру Ортуину Грацию

желает здравствовать на множество лет

«Горе той мыши, которая знает одну лишь нору»[20]. Сие, достопочтеннейший муж, подтвердительно могу сказать и о себе, ибо, имеючи одного лишь друга, был бы сир и убог, а ежели б он меня предал, неоткуда было бы мне обресть дружелюбивое утешение. И есть тут[21] один поэт, прозываемый Георгий Сибут, из светских поэтов[22], и читает публично лекции о поэзии, во всем же прочем веселый друг. Но да будет вам известно, что сии поэты, ежели они еще и не богословы, подобно вам, норовят всех поносить и в особенности изливают хулу на богословов. Раз как-то давал он у себя на дому угощение, потчевал нас торгауским пивом, и засиделись мы до третьего часу ночи, а я присем был в изрядном подпитии, потому как пиво обыкновенно ударяет мне в голову, и один человек при всяком случае искал меня уязвить, я же смиренно предложил выпить про его здравие, и он того не отринул; однако в свой черед и не подумал ответить мне тем же; я его до трех разов к тому побуждал, а он отмалчивался, будто воды в рот набравши; тогда сказал я себе: «Сей бездельник взирает на тебя свысока и при всяком случае норовит уязвить». В сердцах схватил я кружку и разбил об его голову. Поэт же, озлобясь, сказал, что я сделал конфузию у него за столом, и велел мне убираться из его дома ко всем чертям. Я же на это ответствовал: «Плевал я на то, что вы мне будете не приятель. У меня таковые мерзостные неприятели были во множестве. Но я над всеми одержал верх, и экая важность, что вы поэт? Да я имею в друзьях поэтов почище вас, ваши же вирши ставлю не выше дерьма. Как вы обо мне полагаете? Что я дурак или что у меня кочан на месте головы?» Он же обозвал меня ослом и сказал, что я и в глаза не видывал ни одного поэта. На что я отвечал: «От осла и слышу, а поэтов видывал поболе твоего»,— и помянул вас, и магистра нашего Сотфи из бурсы[23] Кнек, сочинителя «Достопамятной глоссы»[24], и достопочтенного Рутгера, лиценциата богословия, из Нагорной бурсы; с тем я ушел, и сделались мы с ним неприятели. А посему прошу отписать мне милостиво и премилостиво какое ни на есть поэтичное послание, дабы мог я похвалиться пред оным поэтом и всеми прочими, что вы есть мой друг и почище его поэт. А еще отпишите, как ныне идут дела у достопочтенного Иоанна Пфефферкорна, и все ли пребывает он в борениях с доктором Рейхлином, и все ли вы держите его сторону, как доселе, и какие вообще новости. Храни вас Христос.

Магистр Иоанн Горшколепий

магистру Ортуину Грацию пишет свой поклон

Премногочтимейший господин магистр, коль скоро мы с вами почасту учиняли друг над другом всякие шкоды, не будет вам докукою, ежели расскажу кой-чего, и вознамерился сделать сие безо всякой опаски, что сочтете зазорною ту проделку, про которую пропишу в сем письме, ибо сами вы охочи до этаких штук. Не сумневаюсь, что будете много смеяться, потому как история сия зело смехотворна. Тут недавно был к нам один из братьев проповедников, гораздо понаторелый в богословии, он искусно умеет рассуждать, и многие к нему благожелательствуют. Прозывается он Георгий; прежде он обретался в Галле, а засим объявился здесь и небезуспешно проповедовал с полгода и поносил в проповедях своих всех и вся. Даже самого государя[25] и его вельмож. Однако же в застолье веселился от души и пил купно со всеми вполпьяна и допьяна; но всякий раз после вчерашней попойки беспременно помянет нас наутро в проповеди: «Се восседают магистры университета сего, кои всю ночь с приятелями в винопийстве, веселии и глупствовании пробдели, и заместо того, чтоб других от такового дела отвращать, они сами всему зачинщики»,— и меня не единожды срамил поносными словесами. Я на него затаил обиду и стал думать, как бы ему отмстить; однако ничего не надумал. И вот прослышал я от одного человека, что проповедник сей ходит в ночи к одной бабе и имеет от нее всякое удовольствие и с ней спит. Сие прослышавши, созвал я своих однокашников из коллегии, и об десятом часе пришли мы к ее дому и вломились в дверь; монах, вздумавши улизнуть, не поспел одеться и прыгнул через окошко в голотелесном виде. А я так хохотал, что чуть кишка не лопнула, и крикнул ему: «Доброчестный брате, вы позабыли портки!» — однокашники же мои схватили его и вываляли в дерьме, а засим окунули в лужу; но я их удержал и сказал, что надобно блюсти пристойность; однако же мы всем скопом поимели ту бабу; так я отмстил монаху, и более он уже не поминал меня в проповедях. Только вы об сем деле ни гугу, ибо братья проповедники ныне держат вашу сторону супротив доктора Рейхлина и обороняют церковь и веру католическую от светских поэтов: лучше бы тот монах был из какого другого ордена, потому как сей орден паче всех иных творит великие чудеса. Отпишите и вы мне что-нибудь смехотворное да не прогневайтесь. Пребывайте во здравии. Писано из Виттенберга.

Иоанн Страусовласий

Ортуину Грацию желает здравствовать многая лета

и иметь столько приятственных ночей, сколько звезд на небе и рыб в море

Да будет вам ведомо, что я здоров и матушка моя тоже здорова. То же желаю слышать и о вашем здоровии, ибо всякий день непременно об вас поминаю. Однако дозвольте мне поведать о неслыханном деле, кое учинило здесь одно высокородное благородие[26], чтоб ему провалиться во преисподнейший ад; ибо сей человек вел хульные речи супротив почтеннейшего магистра нашего Петра Мейера[27] за столом, где сидело много сиятельств и благородиев, и обошелся с ним безо всякого почтения, а напротив того, был столь предерзостен, что и слов нет. Охальник сей говорил так: «Доктор Иоанн Рейхлин, вот это доктор, не вам чета»,- и щелкнул у него перед носом пальцами. А магистр наш Петр ответствовал: «Пускай меня вздернут на виселицу, если это так. Свидетельствуюсь пресвятою Девою, что доктор Рейхлин в богословии яко младенец, и всякий младенец более смыслит в богословии, нежели доктор Рейхлин. Свидетельствуюсь пресвятою Девою, уж я-то в сем деле смыслю: он не знает ни единой строчки из книг «Изречений»[28]. Свидетельствуюсь пресвятою Девою, что предмет есть зело тонкостный, его не можно выучить, яко грамматику и поэзию. Вот я хоть сейчас могу стать поэтом, стоит мне только пожелать, и буду слагать вирши, потому что слушал в Лейпциге Сульпиция[29] об стихотворных размерах. Только к чему мне сие? А вот он пускай попробует сделать мне богословский вопрос и приведет аргументы «за» и «против». И он многоразличными способами раздоказал, что никто не может в совершенстве постичь богословие иначе, как через посредствие святого Духа. Один святой Дух преисполняет сим искусством. Поэзия же есть пища диавола, как говорит блаженный Иероним в своих посланиях. А тот охальник сказал, что это враки и что доктор Рейхлин тоже преисполнен святого Духа и довольно превзошел богословие, ибо написал книгу весьма богословскую, не знаю уж, какое там у нее название, и обругал магистра нашего Петра скотиной. И еще присовокупил, что магистр наш Гохштрат[30] — нищеброд. И все много смеялись. Я же сказал, что простой школяр не смеет так дерзить и вести хульные речи об докторе богословия. А доктор Петр до того прогневался, что вскочил из-за стола и привел из Евангелия: «Ты самарянин и бес в тебе»[31]. Я же сказал: «Вот тебе, получай!» — и возрадовался, что он так ловко разделался с сим охальником. И вам необходимо надобно впредь стоять на своем, обороняя богословие, и ни на кого не взирать, будь то благородие, либо мужепес, ибо ученость ваша велика и предостаточна. Умей я сочинять стихи, подобно вам, я не поглядел бы и на князя, пускай даже грозил бы он меня умертвить. А пуще всего ненавистны мне сии законники, что носят красные сапоги и шубы на куньем меху и не оказывают достодолжного почтения ни магистрам, ниже магистрам нашим. А еще смиренно и всепокорно прошу мне отписать, каковы учинились в Париже дела с «Глазным зеркалом». Молю бога, дабы благословенный Парижский университет взял вашу сторону и предал сожжению сию еретическую книгу, ибо она содержит премного поносной хулы, как пишет магистр наш Арнольд Тонгрский. И еще слышу я, что магистр наш Сотфи из бурсы Кнек, сочинивший «Достопамятную глоссу» к четырем книгам Александровым[32], преставился. Надеюсь, однако, что сие неправда, ибо был он муж преславный и многомудрый во грамматике, не в пример нонешним грамматикам, которые из поэтов. А еще благоволите передать мой поклон магистру Ремигию, некогда несравненному моему наставнику, почасту мне говорившему: «Гусак ты, гусак, нет никакой моей возможности выучить тебя искусству логики». Я же ответствовал: «Помилосердствуйте, почтеннейший магистр, я исправлюсь». И он иной раз прогонял меня с глаз, а иной раз крепко драл розгами; я же был об ту пору довольно смирен и с охотой принимал вразумление за нерадивость свою. А более писать не об чем, кроме как пожелать вам сто лет жизни. Пребывайте и здравствуйте в мире. Писано в Майнце.

Франциск Гуселапий магистру Ортуину Грацию

Желаю вам столь премногого здравия, что и тыще талантов[33] не перевесить. Достойнейший господин магистр, надобно вам ведать, что идет здесь об вас великая молва, и богословы воздают вам хвалы, что вы, ни на кого не взирая, сочинительствуете в защиту веры и супротив доктора Рейхлина. Но некоторые здешние скудоумные школяры, а иже с ними законники, не осененные верой Христовой, многие ведут против вас речи, однако не могут взять верх, ибо богословский факультет держит вашу сторону. А недавно, когда доставились сюда книги, именуемые «Парижские определения»[34], все магистры их купили и вельми радовались; я тоже купил и послал в Гейдельберг для прочтения. Пребываю в надежде, что когда гейдельбергцы их узрят, то сей же час раскаются, что не споспешествовали благословенному Кельнскому университету супротив доктора Рейхлина. И еще слышу, что Кельнский университет принял статут во веки веков не допускать к испытательному диспуту ни единого, кто обучался на бакалавра или магистра в Гейдельберге; и распрекрасное дело, пускай знают, каков есть Кельнский университет, и наперед будут с ним заодно. Не худо бы подобное же учинить и над прочими, но полагаю, что прочие университеты не знали сего, и можно простить ихнее неведение. А еще один мой друг дал мне превеликолепное ваше стихотворение, каковое вы, надо быть, пожелали возвестить Кельнскому университету, я же, показуя его магистрам и магистрам нашим, слышал, что они зело его похваляли. И послал я его во многие города, ко славе вашей, ибо вы мне любезны. А вот и стихотворение сие, дабы ведали вы, об чем речь:

«Аще кто ересь читать восхощет ныне

И учиться при сем классической латыни,

Должен «Парижские определения» добыти

С изложением недавних парижских событий,

О том, яко Рейхлин заблуждался в вере,

Что магистр наш Тонгрский доказал в полной мере.

Магистр Ортуин хощет читать писанья эти

В сем благодатном университете,

И тако и сяко тексты толковати,

И кой-что существенное в них выделяти,

И все «за» и «против» досконально оспорить,

В том желая парижским богословам вторить,

Егда «Глазное зеркало» они изучили

И оного Рейхлина наставительно осудили,

Яко ведают о том братья кармелиты,

А такожде те, что зовутся иаковиты»[35].

[Здесь и далее переводы стихов В.Рогова]

Воистину дивлюсь, сколь много имеете прозорливости; и столь преискусственно сочинительствуете, что я читаючи сладостные писания ваши, возвеселяюсь и желаю вам многая лета и преумножения славы, ибо велика польза от ваших трудов. Господь да сохранит вас, и сбережет вам жизнь, и не отдаст вас на волю врагов ваших; и да будет по слову Псалмопевца: «Да даст тебе Господь по сердцу твоему и все намерения твои да исполнит»[36]. И опричь того отпишите мне об своих делах, ибо уповаю слышать и видеть, что делаете и творите: а засим пребывайте во здравии. Писано из Фрейбурга.

Магистр Конрад из Цвикау

желает здравствовать магистру Ортуину Грацию

Зане писано у Екклесиаста, XI: «Веселись, юноша, в юности твоей», то я и возвеселился душой и, да будет вам ведомо, зело преуспел по части женска пола и со многими сотворил блуд. Сказано бо у Иезекииля: «Теперь кончатся блудодеяния ее вместе с нею»[37]. Так почему мне нельзя при случае произвесть очищение почек? Ибо я не ангел, но человек, человеку же свойственно ошибаться. Ведь вы и сами иной раз не прочь с кем ни то переспать, ибо не можно человеку завсегда почивать одному, по слову Екклесиастову, III: «Если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться?» Когда же отпишете мне, как поживает ваша полюбовница? Мне сказывал один человек, что при бытности его в Кельне вы с нею рассорились и прибили ее за то, что она яко бы смела вам перечить. Удивляюсь я, как поднялась у вас рука бить такую красотку: я не мог бы сие лицезреть без слез; лучше было бы вам ей сказать, чтоб она больше такого не смела, и она бы исправилась и стала бы с вами ласковей по ночам. Ведь вы, когда читали нам Овидия, сами говорили, что женщин не можно бить ни под каким видом, и подкрепляли сие даже цитатами из Писания. Я же радуюсь, что моя зазноба весела и не ссорится со мною; и сам я, когда прихожу, беру с нее пример, и мы возвеселяемся и пьем пиво и вино, ибо вино веселит сердце человеческое, унылый же дух сушит кости. Бывает, правда, я на нее рассержусь, но тогда она целует меня, и мы миримся, и она говорит: «Достойный магистр, возвеселитесь духом». А недавно, когда вздумалось мне прийти, в дверях столкнулся я с каким-то молодым торговцем, и штаны у него были враспояску, и на лбу пот, и я решил, что она ему дала, и весьма прогневался; однако ж она мне поклялась, что оный торговец до нее и не коснулся, а предложил только купить полотна на рубашку; тогда я сказал: «Сие похвально, но когда же вы сошьете мне рубашку?» — и тут она выпросила у меня два флорина на полотно, дабы было из чего сшить. А денег у меня как раз не было, и я попросил взаймы у одного приятеля и отдал ей. И хвалю я веселие. Да и врачи говорят, что кто всегда весел, тот здоров. Есть тут у нас один магистр наш, он завсегда бывает сердит и никогда не весел, а оттого и хвор. Он завсегда меня попрекает и говорит, что я не должен любить женщин, ибо они суть диаволы, и погибель для мужеска пола, и нечисты, и нет средь них ни одной непорочной; и ежели кто бывает с женщиной, сие все едино что с диаволом, потому как покоя уж не видать. Тогда я сказал: «Прощенья просим, господин магистр наш, но ведь и ваша родительница тоже была женщина» - и с тем пошёл от него. А ещё он недавно говорил за проповедью, что священники ни под каким видом не должны иметь сожительниц, и епископы совершают смертный грех, когда берут молочную десятину[38] и позволяют священникам держать служанок, и что их надо бы выгнать всех до единой. Однако так ли, эдак ли а должны же мы иной раз возвеселяться; и с женщиной можно спать, чтобы только ни кто не видел; засим, конечное дело, потребно покаяться: господь бог есть бог милосердный, и должно нам уповать на прощение. При сём посылаю вам сочинение в защиту Александра Галла, старого и многоучёного грамматика, хотя нынешние поэты и норовят его охулить; но они не ведают, что говорят, ибо Александр зело превосходен, о чём вы много говорили мне в Девентере. Сочинение сие дал мне один здешний магистр, а откуда его достал, об этом я неизвестен. Уповаю, что вы его напечатаете к великому досаждению оных поэтов, ибо таковой сочинитель им поистине что кость в горле; однако писано у него столь поэтически, что я не уразумел ни слова, ибо писавший опричь всего, хороший поэт; и при сём он богослов и не знается со светскими поэтами наподобие доктора Рейхлина, Буша[39] и иных прочих. Когда сие сочинение было мне преподнесено, я тотчас сказал, пошлю его вам для прочтения. А ежели имеете какие новости, немедля мне отписывайте и здравствуйте в нелицимерной любви. Писано из Лейпцига.

Иоанн Арнолъди

желает здравствовать на множество лет магистру Ортуину Грацию

Зане и поелику имеете вы всенепременное желание слышать новости — в согласии c Аристотелем, каковой глаголет: «Все люди от природы стремятся к знанию»[40],— посему я, Иоанн Арнольди, ученик ваш и покорный слуга, посылаю вашему владычеству и достопочтенству сию книжицу, каковая сочинена одним охальником[41] и исполнена срамных речей на достойнейшего Иоанна Пфефферкорна из Кельна, — мужа сугубо беспорочного, и я, хоть и возмущался, однако не мог учинить препятствия ее печатанию, ибо он имеет тут во множестве покровителей, и в оном числе — больших благородиев, кои разгуливают по улицам, как шуты, препоясанные длинными мечами. Но все равно я сказал, что сие не праведно, ибо надобно памятовать, что сии светские поэты станут и впредь смущать людей своими стишками, ежели магистры наши не станут бодрствовать и не притянут их через магистра нашего Якова Гохштрата к ответу пред римской курией. А опричь того опасаюсь, что учинится великое шатание в католической вере. И посему молю вас написать книгу супротив сего срамника и как следует его проучить, дабы не было ему наперед повадно бесчестить магистров наших, будучи самому простым школяром и не имея степени ни в законоведении, ни в свободных искусствах, хоть он и побывал в Болонье, где также много светских поэтов, что не имут ни рвения, ни чистоты веры. А еще он недавно говорил за столом, что магистры наши в Кельне и в Париже учинили не по справедливости над доктором Рейхлином, и я стал делать ему возражения; он же забросал меня соромными и поносными словами, и я до того стал сердит, что вскочил из-за стола и всех звал в свидетели, что мне чинят обиду, и после того кусок лез у меня из горла. Теперь же испрашиваю от вас совета, как мне при сем случае его тягать в суд, ибо вы ведь еще до некоторой степени юрист. А еще посылаю стихи, кои я сочинил и написал:

хореямбом, гексаметром, сафическою строфой, ямбом, асклепиадовым стихом, одиннадцатисложником, элегическим дистихом, двухчленным размером и двустишием:

Кто истинно блюдет	да воспоследует парижан
католическую веру	примеру,
Зане, яко всем надлежит знать,	там всех университетов мать,
За нею же идет университет	коий вере следует
Кельна,	вельми богомольно,
Зато все иные ему	или же вину искупают, ежели
беспрекословны	виновны,
А Рейхлин, «Глазного зеркала»
сочинитель,	злонравный бе совратитель,
И магистр наш Тонгрский,	доказал, что сие есть сущая
вполне в том уверяясь,	ересь,
А магистр Гохштрат приложил	дабы ввергнуть в огнь оные
тщания,	писания.

Ежели б мог я возыметь аргументы, то написал бы целую книгу против сего охальника, доказуя, что он на деле уже отлучен от церкви. Однако мне недосуг более вам писать, потому что время идти на лекцию, ибо здесь один магистр зело и досконально разбирает и читает старое искусство[42], я же посещаю лекции его для своего сугубого совершенства. Желаю вам здравия наипаче всех друзей моих и приятелей, кои здесь и всеместно пребывают в великой чести.

Корнелий Окноставний

желает здравствовать на множество лет

магистру Ортуину Грацию

Посылаю вам таковую множественность приветов, сколько на небе звезд, а на дне морском — песчинок. Достопочтенный господин магистр, терплю я немало бранных, препирательств с лихими людьми, что возымели желание сойти за ученых, сами же не обучены логике, то бишь науке всех наук. В недавнем времени отслужил я в обители братьев проповедников одну обедню святому Духу и молил господа ниспослать мне милость, и укрепить память мою на силлогизмы, дабы мог я диспутировать супротив тех, которые только и умеют, что речисто болтать по-латыни да кропать стишки. А опричь того велел я взимать доброхотные даяния на потребу магистру нашему Якову Гохштрату и магистру нашему Арнольду Тонгрскому, начальствующему в бурсе святого Лаврентия, дабы обресть им одоление над неким доктором права, а равно и светским поэтом, прозываемым Иоанн Рейхлин, зело предерзостным, каковой выступил супротив четырех университетов в защиту жидовинов и высказывает кощунственные мнения, мерзопакостные для благочестивого уха, как доказали Иоанн Пфефферкорн и магистр наш Тонгрский; однако сам он не превзошел умозрительного богословия и не изучил ни Аристотеля, ниже Петра Испанского[43]. А посему, ежели не отречется, магистры наши в Париже приговорили его к сожжению[44]. Я своими глазами видел письмо с печатью и собственной рукой декана парижского факультета священного богословия. И один из магистров наших, зело премудрый в священном богословии и просвещенный в вере, каковой членствует в четырех университетах и сочинил сверх ста писаний об книгах «Изречений», кои превзошел досконально, неоспоримо доказал, что упомянутый доктор Иоанн Рейхлин никоим образом не отвертится, и даже самоличный папа не дерзнет вынести приговор супротив столь славного университета, ибо он сам не богослов и не смыслит в сочинении святого Фомы против язычников[45], хоть и говорят, будто он человек ученый, да обучен-то он поэзии[46]. И магистр наш, что священствует во храме святого Мартина[47], показывал мне письмо, в котором письме сей университет предлагает с великой готовностью братскую помощь Кельнскому университету. Однако оные латынщики дерзают противиться. Недавно сидел я в Майнце в гостинице «Корона», где ко мне с неслыханным бесстыдством привязались двое охальников, дерзая обзывать кельнских и парижских магистров наших безмозглыми глупцами. И сказали, что их писания об «Изречениях» — сугубое глупствование. А еще они назвали наставления, своды и суммы, какими пользуются во всех бурсах и в каждой по отдельности, сплошным вздором. Я столь вознегодовал, что у меня язык отнялся. Они же все допекали меня, поминая, что я совершил паломничество в Трир, дабы узреть хитон господень, который определительно отнюдь не господень. И привели в доказательство рогатый силлогизм[48]: «Ничто разодранное не должно выдавать за хитон господень. Но сей хитон разодран. Следовательно... и т. д.». Я принял большую посылку, меньшую же отринул. А они засим привели таковое доказательство: сказано у блаженного Иеронима: «В древности Восток, обуянный заблуждениями и смутою, хитон Господень, не швейный, а весь тканый сверху, на клочья растерзал»[49]. Я на сие возразил, что святой Иероним пишет не евангельским слогом и явственно не по-апостольски; и с тем, вставши из-за стола, отошел от сих охальников. Право, они вели таковые окаянные речи об магистрах наших и докторах, осененных истинной верою, что папа может их за одно сие отлучить от церкви. И ежели б про то ведали куриалы, притянули бы их к суду в курию[50], решили бы их всех ихних бенефициев или, по крайности, слупили с них немалую пеню. Слыханное ли дело, чтоб какие-то неучи, безо всякой степени и отличия, ни при каком факультете не состоящие, разводили хульные речи о столь достойных мужах, постигнувших полную глубину мудрости, каковы магистры наши? Они от того много о себе возомнили, что могут кропать вирши. Однако я тоже могу сочинять стихи и вирши, ибо читал «Новый латинский слог» магистра Лаврентия Корвина, и грамматику Брассикана[51], и при сем Валерия Максима[52], а также иных поэтов. И недавно, когда прогуливался, сочинил супротив сих охальников таковое поэтическое произведение:

«В Майнце, в трактире, зовомом «Корона»,

Где недавно стояла моя персона,

Два охальника возмутительных,

К магистрам нашим бесстыдно непочтительных,

Их опровергать в богословии посмели,

Хоша и степени никакие не имели,

Не ведают правил, по коим вести прения,

Многих выводов не соделают из единого заключения,

Яко Доктор Изощренный[53] нас тому наставляет —

И сугубо тот гнусен, кто его не уважает! —

Яко на диспутах выводят из Доктора Несокрушимого[54],

В науках многоразличных непобедимого;

Не ведают они, кто есть Доктор Серафический[55],

Не постичь вполне без коего науки физической,

И что Доктор Святой[56] пишет достохвально,

Аристотеля и Порфирия[57] ведая досконально:

Он к «Пяти универсалиям» дал нам пояснение,

Или к «Пяти предикабилиям» — то же самое значение,

И кратко изложил пункты оны, столь многи,

И этике Аристотеля подвел итоги;

Сие недостижимо ни для единого стихоплета,

Посему-то бесстыдно болтать им охота,

Яко болтали оны гнусны кривляки оба,

Их же к магистрам нашим безмерна злоба;

Но магистр наш Гохштрат да к ответу их притянет —

И хулить просвещенных охоты у них не станет».

Пребывайте во здравии, а еще кланяйтесь от меня достохвальным мужам магистру нашему Арнольду Тонгрскому, и магистру нашему Ремигию, и магистру нашему Валентину Гельтерсгеймскому, и господину Якобу из Ганды, превеликолепному поэту из ордена проповедников, и прочим.

Магистр Гильдебрант Мамаций

желает здравствовать магистру Ортуину

Дражайший господин Ортуин, не могу ныне писать с достодолжным изяществом, каковое предписует письмовник, ибо надобно поспешать и понуждаем я с краткостию изъяснить, об чем речь, ибо имею донести вам об одном деле, кое есть удивительно и таково: надо вам знать, что прошел здесь преужасный слух, и все говорят, что дела магистров наших в римской курии обернулись к худу, ибо говорят, что папа хочет утвердить решение, кое в прошлом годе вынесено было в Шпейере насчет доктора Рейхлина[58]. Когда я о том услыхал, от страху уста мои сделались безгласны и не мог слова вымолвить, а после целых две ночи не спал. Рейхлиновы же друзья ликуют и везде распускают сей слух; но я ни за что не поверил бы тому, ежели б своими глазами не видел письмо одного магистра нашего из ордена проповедников, в коем он с великой скорбию пишет сию новость. И еще пишет, что папа благословил печатать «Глазное зеркало» при римской курии, и книготорговцам велено его продавать, чтоб все читали. А магистр наш Гохштрат возжелал покинуть курию и поклясться, что он неимущ, но судьи не отпускают его. Они говорят, что он должен ждать окончания делу, клясться же, что неимущ, не может, ибо въехал в Рим о трех конях, а после, при курии, много устраивал угощения, и не стеснялся в деньгах, и давал мзду кардиналам, и епископам, и аудиторам консистории[59], и посему не может принести обет бедности. О пресвятая Дева, как нам теперь быть, ежели богословие таковые претерпевает унижения, что один юрист взял верх над всеми богословами? Я мыслю, что папа не есть добрый христианин, а будь он добрый христианин, невозможно было бы ему, чтоб не постоять за богословов. Но пускай даже папа вынес решение супротив богословов, все равно надобно жаловаться перед собором, ибо собор выше папы, и там богословы имеют одержание над остальными факультетами; и уповаю, что «Господь даст благо»[60] и призрит на рабов своих богословов, и не попустит, дабы торжествовали враждующие против них, и дар святого Духа изольет на нас, и ниспошлет нам одоление над лживостью сих еретиков. Недавно говорил здесь некий юрист, будто было слово пророческое, что ордену проповедников суждено сгинуть, и от ордена сего проистечет соблазн в вере Христовой, превеликий и доселе неслыханный: и свидетельствовался книгой, в какой прочитал сие пророчество. Да быть ему лживу! Ибо оный орден зело полезен, и не будь его, не знаю уж, что и сталося бы с богословием, ибо проповедники во всякое время были в богословии превыше миноритов или августинцев и не сходят с пути своего Доктора Святого[61], он же никогда не заблуждался. И присем в ордене ихнем много было святых, и они отважно диспутируют супротив еретиков. И удивляюсь я, почему магистру нашему Якову Гохштрату нельзя поклясться, что он неимущ, — он ведь принадлежит к нищенствующему ордену, где явственно все неимущи. Если б я не боялся отлучения, то сказал бы, что папа в сем случае заблуждается. И не мыслю, что он поистине не стеснялся в деньгах и давал мзду, ибо он есть муж зело ревностный в вере; а мыслю, что все сие выдумали юристы и иже с ними, ибо доктор Рейхлин ведает, чем их прельстить, и слышал я, что также многие города, и государи, и важные господа писали в его защиту. И причина тому, что они не обучены богословию и не разумеют дела: иначе постигли бы, что в сем еретике сидит диавол, ибо он учиняет досаждение супротив веры, пусть бы даже весь мир утверждал обратное. Вам должно не замешкав изъяснить сие магистрам нашим в Кельне, дабы знали они, как быть. И отпишите мне, что они думают делать. Будьте здоровы, да хранит вас Христос. Писано в Тюбингене.

Магистр Иоанн Крабаций желает

здравствовать магистру Ортуину Грацию

Преславный муж, как я два года сопребывал при вас в Кельне, и вы наказывали мне завсегда вам писать, в котором бы ни был я месте, доношу вам, что прослышал о кончине славного богослова, магистра нашего Гекмана Франконского, коий был несравненный муж, и при бытности моей в Вене состоял там ректором[62], и глубокомудростно диспутировал вслед за Скотом, и был супротивник всех светских поэтов, и ревнитель веры, и радетельный служитель обедни. Когда он был ректором в Вене, всех своих подначальных соблюдал в превеликой строгости и заслуживал похваления. И вот когда я был в Вене, прибыл однажды из Моравии какой-то малый[63], наверно что поэт, ибо сочинял стишки и просился читать об стихосложении, однако отнюдь не имел степени. На сие магистр наш Гекман клал ему запрет, в нем же достало продерзости оный запрет не взять во внимание, и тогда ректор клал своим подначальным запрет, дабы не смели ходить на его лекции; а сей кромешник заявился к ректору, и говорил с ним бесстыдно, и тыкал[64]; ректор же велел кликнуть стражников и заключить его в тюрьму, ибо сие есть великий срам, когда какой-то неуч тычет ректору университета и магистру нашему: ведь я слышал, что он не бакалавр, и не магистр, и вовсе никакой не имеет ни степени, ни звания, а выступает будто воитель или ратник, идучи на бранное дело, на голове у него шлем, а у пояса длинный нож, и видит бог, сидеть бы ему в тюрьме, не будь у него в городе благосклонных знакомцев. Я премного скорблю, ежели правда, что упомянутый достойный муж преставился, ибо он много мне благодетельствовал при бытности моей в Вене; а посему сочинил я таковую эпитафию:

Под сим холмом пребывает зарытым

Их вознамерился он грати,

К примеру, таков бе малый, степенью ученой

Из Моравии он явился,

И едва во узилище не угодил,

истинный супостат пиитам,

егда восхотели они сочиняти.

отнюдь не облеченный;

где вирши плести научился зане всем без разбора «ты» говорил,

Но понеже стал он добычею тлена

За него два-три раза произнеси:

во граде названием Вена,

«Отче наш, иже еси...»

Был к нам гонец и доставил скверную весть, ежели правда, что ваше дело в римской курии оборотилось к худу; однако не даю тому веры, ибо гонцы очень даже нередко лживят. А поэты здешние изрекают на вас всяк зол глагол и грозятся стихами своими оборонять доктора Рейхлина; однако ж, коль скоро и вы при желании завсегда можете быть поэт, полагаю, что без препятствия одержите над ними верх. Но отпишите мне, каково обстоит дело, и ежели могу вам пособить, то считайте меня безотменно верным другом и споспешником. Пребывайте во здравии, а писано из Нюрнберга.

Матфей Медолизий желает

здравствовать магистру Ортуину Грацию

Понежеелику был я всегдашним другом вашего доброутробия и пекся об вашем благе, то и ныне желаю упредить вас об одном чреватом деле и веселиться вашим весельем, печалиться, когда вам худо, ибо вы есть мой друг, с друзьями же должно веселиться с веселящимися и печалиться с печалующимися, как пишет Туллий[65], хоть он есть нехристь и поэт. Итак, желаю вас упредить, что имеете тут злобесного супостата, коий беспрестанно об вас ведет хульные и поносные речи; преисполнясь гордынею, он всем и вся говорит, что вы есть выблядок, и мать ваша была потаскуха, а отец священник. Я же за вас вступился и сказал: «Господин бакалавр, или какое там на вас звание, вы еще щенок, чтобы хулить магистров. Писано бо в Евангелии: «Ученик не выше учителя»[66]. Вы же еще покуда ученик, а достойнейший Ортуин — учитель и магистр на осьмом или же десятом году; а стало быть, не вам хулить магистра и мужа столь высокостепенно поставленного, не то и на вас найдется хульник и не повзирает на вашу гордыню. Вам должно знать свое место и не чинить ничего подобного». Он же отвечал: «Я говорю истинно и могу доказать свои слова, а на вас я плевать хотел, ибо Ортуин есть выблядок сие мне верно говорил один его соотчич, который знал его родителей, и я непременно отпишу доктору Рейхлину, который об сем покуда не ведает. А вы как можете хулить меня? Вы меня не знаете». Тогда я сказал: «Глядите, люди добрые, он рядится в святого и говорит, что его не можно хулить и что на нем нет греха, как тот фарисей, который говорил, что постится два раза в неделю»[67]. Он же взъелся на меня и говорит: «Я не утверждаю, что безгрешен, ибо сие противоречит Псалмопевцу, у коего сказано: «Всякий человек ложь»[68], а глосса толкует: «Сиречь грешник»,— а сказал я лишь, что вам не должно и не можно меня хулить через мое рождение по отцу и по матери, Ортуин же есть выблядок, рожденный в незаконном сожительстве; следовательно, он достоин хулы, и буду хулить его во веки веков». Я же сказал: «Не делайте сего, ибо магистр Ортуин муж преславный и может за себя постоять». Он же стал говорить многие поносные речи про вашу матушку, что она давала разным священникам, и монахам, и солдатам, и мужикам в поле, и на конюшне и где угодно. Вы не поверите, сколь тяжки были мне сии мерзкие словеса. Но я не могу за вас постоять, ибо не видал ни родителя вашего, ниже родительницы, хотя и имею уверенность, что они люди достойные и добродетельные. Однако отпишите мне все как есть, и тогда я стану споспешествовать здесь вашей доброй славе. А еще я сказал: «Вы не можете так говорить, ибо ежели мы даже сделаем допущение, что магистр Ортуин выблядок, то, может, он был узаконен; а ежели он был узаконен, то он уже более не выблядок, ибо святейший папа имеет власть вязать и решать и может выблядка сделать законным и обратно. Вы же заслуживаете хулы, и я берусь доказать это через Евангелие. Ибо сказано: «Какою мерою мерите, такою и вам будут мерить»[69]. А вы мерите мерою хульною: следовательно, и вам тем же должно мерить. А вот еще доказательство: сказал господь Иисус Христос: «Не судите, да не судимы будете», вы же судите и хулите других: следовательно и вы должны быть судимы и хулимы». А он сделал возражение, что мои доказательства суть вздор и глупство. И упорствовал на своем, и сказал, что ежели самоличный папа родил бы сына в незаконном сожительстве, а после его узаконил, все равно пред богом он был бы незаконный, и бог сопричислил бы его к выблядкам. Я имею уверенность, что в сем кромешнике сидит диавол и через то он таково вас хулит. Посему отпишите, как мне постоять за вашу честь, ибо сделается великая конфузия, ежели доктор Рейхлин проведает, что вы есть выблядок. И пусть даже сие истинно, все равно ему не можно будет таковое доказать с неопровержимостию, а ежели сочтете за благо, притянем его к суду в римскую курию и понудим отречься от слов своих — законники в таких делах зело искушены: и еще можно лишить его сана и через третье лицо учинить ему всякую пакость, а ежели он лишится сана, отобрать его бенефиции, ибо здесь, в Майнце, он состоит каноником и где-то еще имеет приход. Не прогневайтесь, что отписал вам, чего слышал, ибо имею благие намерения. Пребывайте во здравии со господом, и да хранит он пути ваши. Писано в Майнце.

Магистр Иоанн Жнец

желает здравствовать магистру Ортуину Грацию

«Веселитесь о Господе и радуйтесь, праведные, торжествуйте все правые сердцем», Псалтирь, XXXI. Но дабы не прогневались вы на меня, сказавши: «Для чего ради привел он сие место?» - надобно вам узнать весть радостную, и от нее возликует душа ваша; и я буду превесьма краткословен в своем письме. Побывал тут к нам один поэт, прозываемый Иоанн Эстикампиан[70], и вел себя зело предерзостно, многажды уязвлял магистров свободных искусств и изничтожал их в лекциях, и говорил, что они суть невежды и что один поэт стоит десятерых магистров, а посему в процессиях поэты должны шествовать во главе магистров и лиценциатов. А еще он читал Плиния и разных поэтов, и говорил:, что магистры суть не магистры семи свободных искусств[71], но магистры семи смертных грехов[72] и неучи, ибо не проходили поэзии, только и знают, что Петра Испанского да «Малые логикалии», и во множестве шло слушать его народу, и в числе том — младых благородиев. И еще он говорил, что скотисты и фомисты суть ничтожества, и поносил Доктора Святого. Магистры дожидались своего часу, дабы с помощью божией ему отмстить. И благодаря бога, однажды сказал он одну речь, в коей срамил магистров, докторов, и лиценциатов, и бакалавров, и восхвалял свой факультет, и хулил священное богословие. И было великое смущение средь начальственных мужей факультета. И собрались магистры и док-торы на совет, и говорили: «Что же нам делать? Ибо человек сей творит неслыханное: ежели спустим ему безнаказанно, он пред всеми себя окажет ученее нашего. Как бы не явились к нам новые толковники и не стали говорить, что ихние мнения превосходней старых, и не учинили поругания нашему факультету, зане воспроизойдет через то соблазн». И сказал магистр Андрей Делич, каковой при сем хороший поэт, что Эстикампиан, по его рассуждению, в университете все равно как пятое колесо в колеснице, ибо творит помешательство всем факультетам, и через то школяры не прилежны к учению. И все магистры подтвердили, что сие именно есть так. И в конце концов порешили, что необходимо надобно изгнать сего поэта, либо же исключить его, хотя бы и сделался он после того заклятый им враг. И был он вызван к ректору, и вызов сей вывешен был на дверях церкви: он же предстал, имея при себе юриста, и объявил, что будет защищать себя, и еще многие друзья его, пришед, стояли подле. Но магистры сказали, что им должно удалиться, иначе станут клятвопреступниками, выступивши противу университета. И магистры были несокрушимы во брани, и ратовали с неколебимостью, и поклялись ради правого дела не давать никому пощады, иные же юристы и придворные просили за него. Но господа магистры сказали, уж ничего не поделаешь, потому как у них устав и в согласии с уставом должно ему быть изгнану. И что удивления достойно, самолично герцог[73] за него хлопотал, но вотще, ибо сказано было ему, что подобает блюсти устав. Ибо устав для университета все равно что переплет для книги. И не будь переплета, распадутся все листы как ни попало. Не будь же устава, не станет порядка в университете, и средь школяров будут разномнения, и воспроизойдет всякий бесчинный хаос; а посему должно ему печься о благе университетском, и быть подобным родителю своему. И герцог покорился и сказал, что не может идти противу университета. И что лучше одному быть изгнану, нежели всему университету впасть в соблазн. Сим господа магистры остались зело довольны и сказали: «Преславный государь, да благословит вас господь за правый суд». А ректор велел вывесить на дверях церкви указ, что Эстикампиану быть изгнану на десять лет. А от учеников его слышен был ропот и многие речи, что совет содеял над Эстикампианом несправедливость. Но господа из совета сего сказали, что не дадут за него и выеденного яйца. Иные из младых благородиев сказали, что Эстикампиан отмстит за сию несправедливость и внидет в римскую курию с жалобой на университет, магистры же смеялись над ним и говорили: «Ха-ха, что может сделать сей кромешник?» И ныне, да будет вам ведомо, во университете обретается полнейшее согласие. И магистр Делич читает лекции об словесности. А равномерно и магистр Ротенбургский, написавший книгу трижды более толстую противу всех сочинениев Вергилиевых. Книга сия содержит в себе много пользительного, а также в защиту святой матери церкви и во славу святых. А паче всего восславил он наш университет, и священное богословие, и факультет свободных искусств и посрамил светских поэтов и язычников. И господа магистры глаголют, что стихи его не хуже Вергилиевых и совершенны, ибо он до тонкости постиг искусство стихосложения и тому двадцать лет, как сделался хорошим стихотворцем. Посему члены совета разрешили ему публично читать свою книгу заместо Теренция, ибо она много пользительней, и исполнена воистину християнским духом, и не толкует об шлюхах и шутах, как у Теренция. Должно вам сию новость объявить по всему вашему университету, и тогда, уповательно, и с Бушем поступят, как с Эстикампианом. И скоро ли пришлете мне свою книгу супротив Рейлина? Давно вы уж обещались, а все втуне. И хотя писали, что жаждуете прислать ее мне, однако никак не шлете. Да простит вас господь, что не возлюбили меня, подобно как я вас возлюбил, ибо вы мне любезны, как собственная душа. Книгу же пришлите всенепременно, ибо «очень желал я есть с вами сию пасху»[74], сиречь читать сию книгу. И отпишите, каковые имеете новости. И еще сочините в мою честь какое-нибудь творение или стихи, ежели я того достоин. А засим пребывайте во здравии со господом нашим Иисусом Христом во веки веков, аминь.

Стефан Лысый,

бакалавр, магистру Ортуину Грацию

Всепокорнейше желаем здравствовать благоутробию вашему. Достопочтенный господин магистр, побывал к нам один человек, коий имел при себе стихи и говорил, будто бы они вашего сочинения и вами обнародованы в Кельне; а один здешний поэт[75], зело прославленный, но не твердый в християнской вере, прочитал их и сказал, что они дрянь и содержат множество ошибок; я же сказал: «Ежели их сочинил магистр Ортуин, никаких ошибок там нету, уж будьте благонадежны»,— и готов был прозакладать свою рубаху, что ежели в сих стихах есть ошибки, стало быть, они не вашего сочинения; а ежели они вашего сочинения, то в них нету ошибок; посему и посылаю вам сии стихи, дабы поглядели, вами ли оные сочинены, и отписали мне. А сложены они на смерть магистра нашего Сотфи[76] из бурсы Кнек, некогда написавшего «Достопамятную глоссу», ныне же, увы, почившего в бозе.

Мир праху его. А далее следуют стихи:

«Здесь покоится из усопших наипочтенный,

Духом университетским святым рожденный,

Правил он бурсою Кнек, за милую душу

И Петра Испанского тряс, как грушу.

Ежели бы жить ему доле довелось

И писать поболе достопамятных глосс,

Был бы университету полезен он доныне,

Юношей обучал бы отменной латыни.

Но, поелику он в бозе почил

И не довольно Александра изъяснил[77],

То слезы о нем, университет, лей!

Яко светодарный густой елей

Лампада в себе заключает,

Тако он свет учености разливает.

Никто столь легко фраз не слеплял

И пиитов скоморошествующих не посрамлял,

Кои грамматику худо учили,

В науке логике скудно сведущи были

И, светом веры не озаренные,

Пребывали потому от благочестивых отлученные.

Аще кто мыслей надлежащих не явит.

Того Гохштрат на костер да отправит,

Оный Гохштрат, что в недавнюю пору

Рейхлина в суде подверг подробному разбору

А ты, Всемогущий, с благоволеньем

Внемли моим рыданьям и слезным моленьям:

Усопшему яви навеки милость господнюю,

Пиитов же ввергни во преисподнюю».

Стихи сии я полагаю бесподобными, но не могу их читать, ибо писаны неведомым размером, а я умею читать только гексаметры. Но не попустите, дабы дерзал кто хулить ваши стихи, и непременно отпишите мне: я же готов единоборствовать за вас хоть бы и на бранном поле. А на том желаю здравствовать из Мюнстера в Вестфалии.

Иоанн Светошарий

магистру Ортуину Грацию

желает здравствовать несчетное множество лет

Достопочтенный господин магистр! Как вы некогда обещались мне споспешествовать во всяком деле, когда бы ни случилась нужда, и желаете меня возвысить надо всеми прочими, а посему могу я, не сумневаясь, к вам припадать, и вы будете мне как родной брат, и не покинете меня в злосчастии, то ныне молю для-ради господа нашего оказать мне вспоможение по силе-возможности, ибо на вас одна надежда. Здешний ректор отказал от должности одному помощнику учителя, и сделалось свободное место: благоволите же отписать про меня аттестацию, дабы он соизволил и позволил мне получить место сие. Ибо не имею ничего более за душой, и вовсе оскудел, и опричь того купил себе также книг и башмаков. Вы меня довольно знаете, и ведомо вам, что, божией милостью, я человек ученый. Ибо при бытности вашей в Девентере я там обучался по седьмому году, и после того еще год жительствовал в Кельне, так что совершенно стал готов к степени бакалавра; и получил бы оную степень на святого Михаила, когда были бы у меня деньги. А еще я умею обучать школяров по «Наставлению для мальчиков», или по второй книге «Меньшого сочинения» [78], и умею также читать стихи, как вы тому учили, и превзошел все трактаты Петра Испанского и «Кратчайшие сведения из натуральной философии». К тому же я певчий, и знаю музыке хоралов и фигуралов[79], и еще пою басом, и могу взять ниженижайшую ноту. Пишу вам про то не хвастовства ради, а посему не прогневайтесь, я же вверяю вас всемогущему господу. Пребывайте во здравии. Писано из Зволле.

Магистр Конрад из Цвикау

желает здравствовать магистру Ортуину Грацию

В конце-то концов отписали вы мне про свою полюбовницу, и про то, как сильно вы ее любите, и как она ответно вас любит, и присылает вам венки, и утиральники, и гашники, и все прочее, денег же с вас не берет, как заведено у шлюх; 0когда же муж ее в отлучке, вы бываете к ней, и она вам завсегда рада; а недавно получилось от вас известие, что вы имели ее трижды кряду, и один раз стоя в дверях и пропевши перед оным делом: «Поднимите, врата, верхи ваши»[80]. Но в тую пору пришел ее муж, и вы, выскочивши через задний ход, убегли садом. Посему и я решил отписать вам, сколь счастлив я со своей полюбовницей. Она женщина добродетельная и к тому же богатая, и спознался я с нею удивительным образом, ибо сему споспешествовало одно благородие, приближенное ко епископу. Я тотчас же в нее влюбился по уши, и денно ни на какое дело не имел сил, а нощно подолгу не мог отойти ко сну. Во сне же взывал возлежаще на постеле: «Доротея, Доротея, Доротея!» — и школяры, кои жительствуют в бурсе, сбежались и спрашивают: «Почтенный магистр, с чего вы изволите так орать? Ежели вам надобно исповедаться, так мы сей же час приведем священника». Ибо решили, что пришел мой смертный час, и я призываю святую Доротею вкупе со прочими святыми. Я же покраснел до ушей. А пришедши к ней, оробел я столь много, что даже глядеть на нее не имел смелости и опять покраснел. И она сказала: «Ах, господин магистр, с чего это вы такие робкие? И все выспрашивала об причине, я же отвечал, что не смею сказать; но она беспременно желала доведаться, отступиться же не желала, покуда не узнает; и сказала, что не прогневается, даже ежели я скажу какое ни есть неприличие. И я наконец набрался отважности и открылся ей в своей тайне. Ибо вы однажды сказывали мне, когда читали нам Овидиево «Искусство любви», что любовнику надобно быть отважну, как воителю, а иначе останется ни с чем. И я сказал ей: «Милостивая моя государыня, смилуйтесь надо мною для-ради бога и для чести вашей, только я вас люблю, и отличил вас пред дщерями человеческими, ибо вы прекраснейшая средь жен и пятна нет на вас. И красивей всех на свете»[81]. А она засмеялась и говорит: «Видит бог, вот уж никогда бы не поверила, что вы знаете любезное обхождение». И с той поры я многажды бывал у нее на дому, и мы с нею вкушали пития А в церкви я завсегда вставал так, чтоб можно было мне на нее взирать; и она тоже на меня взирала, будто хотела прозреть насквозь. А недавно стал я ее упрашивать, дабы оказала мне приятственную благосклонность; она же отвечала, что я ее не люблю. Но я поклялся, что люблю ее как родную матерь, и все сделаю, чтоб ей угодить, даже не щадя живота. И сказала тогда моя прекраснейшая из возлюбленных: «А вот поглядим, так ли сие есть»,— и нарисовала на доме своем крест, и говорит: «Ежели любите меня, всякий вечер, как смеркнется, должны вы ради меня целовать сей крест». И я делал сие много дней. А однажды пришел кто-то и вымазал крест дерьмом, и я, целуя его, обмарал рот, и зубы и нос. И зело стал на нее сердит, Но она поклялась всем святым что не ею было содеяно. И верю ей, ибо, видит бог, она ни в чем ином передо мною не солживила. И я подумал на одного из школяров. Ежели только доведаюсь, что он содеял сие, верьте слову, я ему не спущу. А она с той поры сделалась ко мне благосклоннее противу прежнего. И надеюсь, что вскорости должна мне дать. Недавно кто-то ей сказал, что я поза, и она говорит: «Слышала я, что вы хороший поэт: а посему должно вам сочинить в мою честь песнь». Я сочинил песнь и пропел у нее под окошком; а засим переложил на немецкий. Вот она:

«О благодатная Венус, и мать, и владычица страсти!

Ах, на какую беду сын твой явил мне вражду?

О Доротея, кого я в возлюбленных числить желаю,

Буди со мной такова, яко же есмь я с тобой!

В нашем ты граде прекрасней, чем прочие отроковицы,

Свет твой — подобие звезд, смех твой — подобие роз».

А она сказала, что будет хранить сию песнь на память обо мне по гроб жизни. Не откажите присоветовать, как быть и что делать, дабы она возлюбила меня. И простите милосердно, что написал вам без стеснения. Таков уж мой обычай обходиться с друзьями попросту. Будьте здоровы во имя благодатного господа. Писано из Лейпцига.

Герард Секиплетий

магистру Ортуину Грацию желает премного здравствовать во славу господа нашего, из мертвых во гробе воскресшего, на престоле небесном воссевшего

Достохвальный муж, да будет вам ведомо, что пребываю здесь противувольно и горько пеняю на себя, что не остался при вас в Кельне, где пошел бы далеко. Ибо вы могли бы содеять меня искусным логиком и даже в некотором роде поэтом. А опричь того кельнцы благочестивы и готовы ходить в церковь, а по воскресеньям слушать проповеди. И нет там такой гордыни, какая здесь. Ученики наши не имеют почтения к магистрам, магистры же не пекутся об учениках, дали им волю шататься по улицам и сами ходят с непокрытыми головами. А как налижутся, немедля начинают божиться, и богохульствовать, и сеять соблазн. К примеру, недавно один сказал, что Трирский хитон Христов — никакой не Христов и не хитон, а ветхая и вшивая рвань, и он не верит даже, что хоть единый волос пресвятой Девы доныне сохранился на свете. Другой же сказал, что трое волхвов в Кельне[82] — надо полагать, попросту -три вестфальских мужика; а меч и щит святого Михаила никогда не имели принадлежности к святому Михаилу. И еще он сказал, что индульгенции братьев проповедников годятся только на подтирку, ибо братья эти — мошенники и обирают женщин и простаков. Тут я возопил: «На костер, на костер еретика!» А он расхохотался мне в лицо. Я же сказал: «Дерзнул бы ты, гнусливец, повторить сие перед магистром нашим Гохштратом в Кельне, который есть инквизитор и искореняет еретические мерзости». А он мне в ответ: «Гохштрат — окаянная и мерзопакостная скотина», и ругательски его изругал, а под конец присовокупил: «Вот Иоанн Рейхлин — достойный человек, а богословы — исчадия адовы и облыжно приговорили к сожжению его книгу «Глазное зеркало» Я на сие ответствовал: «Не говори так, писано бо у Иисуса, сына Сирахова в главе VIII: «Не судись с судьею потому, что его будут судить по его почету». Да будет тебе ведомо, что и в Парижском университете, где богословы преисполнены мудростью, ревностью и непогрешимостью, приговорили одинаково, как и в Кельне; неужели смеешь ты идти супротив всея церкви?» А он сказал что парижские богословы — судьи неправедные и прияли мзду от братьев проповедников, каковой мзды подношение учинил (вот ведь как заврался нечестивец) ревностный муж и ученейший богослов Теодорих из Ганды, посланец Кельнского университета. И еще он сказал, что сие не церковь божия, а сбылось предреченное Псалмопевцем: «Возненавидел я сборище злонамеренных и с нечестивыми не сяду»[83]. И стал он поносить парижских магистров наших за все ихние дела. И сказал, что Парижский университет — матерь всепагубных глупствований, каковые, там порожденные, приумножились в Германии и Италии, и что он рассевает ложную веру и суету, а чуть не все, кто обучался в Париже,— тупицы и яко бы болваны. И еще сказал он, что Талмуд вовсе не осужден церковью. При сем присутствовавший Петр Мейер, священник из Франкфурта, молвил: «А вот я незамедлительно докажу, что сей человек не добрый христианин и идет против учения церкви.

Призываю Деву Марию во свидетельницы, что вы, други, покушаетесь рассуждать о богословии, в коем отнюдь не смыслите. Ведь даже Рейхлин не скажет, в коей книге писано, что Талмуд запрещен». Тогда спросил тот хулитель: «А в коей книге сие писано?» И отвечал магистр наш Петр, что писано в «Оплоте веры»[84]. А тот нечестивец сказал, что «Оплот веры» — книжонка вонючая, хуже дерьма, и ссылаются на нее только безмозглые глупцы. Тут я вострепетал, ибо магистр наш Петр столь остервенился, что у него воспроизошло содрогание в членах, и я, убоявшись, что сей же час магистр его изувечит, сказал: «Милостивый государь, явите терпение, ибо «у терпеливого много разума»,— Притчи Соломоновы, XIII[85]. А сей кромешник да будет «как прах пред лицем ветра»[86]. Он хоть и многоречив, однако ничего не смыслит. Ибо писано у Екклесиаста: «Глупый наговорит много»[87], вот и пусть его говорит». Но тот, как на грех, завел предлинную речь о братьях проповедниках, яко бы сии благочестивые братья сотворили окаянство в Берне[88],— чему я ни в жизнь не поверю,— и за это их сожгли на костре; и что однажды они подмешали яду во святое причастие и отравили какого-то императора[89]. И он сказал, что орден сей непременно надобно изничтожить, иначе в вере учинятся еще многие шатания, ибо корень зла в ордене сем, и к тому присовокупил еще многое. Через то, доложу я вам, и возжелал я вернуться в Кельн, ибо что могу поделать с этими супостатами? «Да найдет на них смерть, да сойдут они живыми в ад»[90], по слову Псалмопевца, ибо они — дети диавола[91]. И ежели вам будет желательно, я прежде соищу здесь степень; а ежели нет, уеду сей же час. Посему отпишите мне, не замешкав, как об этом полагаете; я же не выйду из вангел воли, а покуда поручаю вас господу. Пребывайте во здравии. Писано из Майнца.

Павел Тугоухус желает

премного здравствовать магистру Ортуину Грацию

Ныне судите сами, солживил ли я, как изволили вы утверждать, обещавшись писать вам часто и не пишущи. Решился я доказать, что своему слову хозяин, ибо муж зрелый и честный, чего не хочет исполнить, того и обещать не должен. И было бы криводушием не исполнить обещанного; и вышел бы я тогда пустобрех. Но и вы равно должны мне писать; и тогда будет промежду нами вестись частая переписка. Имею вас уведомить, что доктор Рейхлин выпустил книжку под названием «Защита»[92], в коей употребляет многие хульные слова и обзывает вас ослом. Читая оную книжицу, я не мог стерпеть сраму и не дочел до конца, а швырнул об стенку, ибо увидел, что там возводится поношение на богословов и магистров свободных искусств. Посылаю ее вам, дабы прочитали, ежели возымеете к тому желание, а по мне сего сочинителя вместе с книжкой надобно сжечь, ибо писание сие есть великий соблазн. Недавно побывал я на конской ярмарке, хотел сторговать лошадь, чтобы съездить в Вену; там эта книжка выставлена была на продажу, и, увидевши ее, помыслил я, что потребно вам ее прочитать, дабы ответить на все сии измышления; и буде случится мне оказать вам еще какую услугу, исполню все без задержки, ибо я вам завсегда покорнейший слуга и доброжелатель. Да будет вам ведомо, что я с давних пор слаб глазами; ныне же объявился здесь некий алхимик, искусный в пользовании глаз и даже исцеляющий совершенных слепых, пораженных сим недугом. А опричь того обрел он еще много драгоценных познаний: ибо побывал в Италии, и во Франции, и во многих прочих землях. Вам ведь ведомо, что все алхимики — лекари и собаку съели на составлении целебных мазей; этот, правда, уж больно похож на нищего. А еще вы спрашиваете, как я вообще поживаю. За спрос благодарствуйте. Ответствую вам, что по милости божией поживаю хорошо. От нового урожая надавил много вина и хлеба имею большой запас. А еще сообщаю вам новость, что наш государь император посылает великое войско в Ломбардию супротив венецианцев, дабы покарать их за дерзость. Я сам видел ратников числом не менее как в две тыщи, под шестью знаменами, одни с копьями, другие же с бомбардами и аркебузами, все зело страховидны и в штанах с прорезями. Через них учинилось великое разорение здешнему крестьянству и мужепесам. Посему народ призывал на ихние головы погибель, я же желаю им всем возвернуться в невредимости. Пришлите мне с сим же гонцом сочинение Брулифера о разновидностях и различиях по Скоту[93], а также «Щит фомистов»[94], выпущенный из печатни Альда, ежели сыщете. А еще очень желаю иметь вашу книгу об искусстве стихосложения. И купите мне также все сочинения Боэция, а главное «О школьном обучении» и «Утешение философией»[95] с толкованиями Доктора Святого. Засим пребывайте во здравии и благосклонности ко мне. Писано из Аугсбурга.

Магистр Филипп Ваятель желает

здравствовать магистру Ортуину Грацию

Как уже не единожды я вам отписывал, превесьма сокрушаюсь, что эта шайка гнусливцев, то бишь поэтический факультет, плодится и приумножается во всех землях и странах. В мое время был всего один поэт по имени Самуил[96], ныне же только в нашем городе развелось их числом не меньше двадцати, и нам, сторонникам старого направления, не дают проходу. Недавно я изничтожил одного, который утверждал, будто слово «школяр» вовсе не означает человека, ходящего в школу учения ради, на что я сказал: «Ослина ты этакая, стало быть, ты дерзаешь исправлять самого Доктора Святого, употреблявшего сие слово?» Он же вскорости написал против меня кляузное сочинение, в коем осыпает поносными словесами и утверждает, что я никудышный грамматик, ибо неверно изобъяснил слова, толкую первую часть Александра и книгу «О способах обозначения». И решился я в подробности отписать вам про все сии слова, дабы видели вы, что я толковал правильно и в согласии со всеми словарями, что могу подкрепить цитатами из неоспоримых книг, в том числе богословских. Во-первых, я утверждал: слово «сиречь» происходит из Сирии и означает «сирийская речь, то бишь язык, на коем изъясняются сирийцы. Во-вторых: «патриций» то же самое, что «под тридцать», ибо всякому патрицию когда-нибудь да бывает под тридцать лет. Далее, «всадник» происходит от глагола «саднить», потому как от верховой езды в теле саднит. «Повинный» означает слабость к вину питающий, тогда как «неповинный» — к оному зелью слабости не питающий, откуда воспроисходит пословица: «Вино неповинно, повинен же пьющий вина». «Лукавый» — все равно что «луковый», так как оба получились из слова «лук». «Платье» воспроизошло от «платить», ибо за него берут плату. «Механика» выводится из «мехов», коими раздувают огонь, ибо она есть искусство продувное, в отличие от семи свободных искусств, в которых нет надувательства. «Потчевать» проистекает от слова «пот», потому что кого щедро потчуют, тот проливает много пота. «Полигистор»[97] — от слов «поливать» и «гистория», потому что он, когда рассказывает свои истории, всех поливает бранью, и отсюда — «поле брани», то есть политое бранью. Он же сказал, что это и все иное прочее неверно, и осрамил меня перед моими учениками. На это я отвечал, что для вечного спасения предостаточно быть простым грамматиком и уметь по крайности излагать свои мысли. Он же сказал, что я не простой, и не сложный, и вообще никакой не грамматик, так как вовсе ничего не смыслю. Тут я возрадовался, ибо он не соблюл привилегий Венского университета[98], к ответу перед коим я теперь его и притяну, потому как милостью божией я имею степень магистра, и ежели по мнению всего университета я довольно учен, то уж на одного поэта во мне станет учености, ибо целый университет больше, чем один поэт. Верьте слову, я не стерплю такого поношения даже и за двадцать флоринов. Здесь говорят, что все поэты собираются взять сторону доктора Рейхлина супротив богословов и один из них уже сочинил книгу, называемую «Триумф Капниона»[99], где и на вас излита немалая хула. Надобно всем этим поэтам показать, где раки зимуют, чтобы оставили нас в покое, а так чего доброго, факультету свободных искусств будет через этих поэтов погибель, ибо они говорят, что искусственники совлекают с пути истины вьюношей, и берут с них мзду, и по мзде производят их в бакалавры и магистры, хотя они ничего отнюдь не знают. И по ихней милости ученики не хотят уже более учить свободные искусства, а хотят все до единого выйти в поэты. Я тут сделал знакомство с одним вьюношей, зело достойным и изрядных способностей, родители его послали в Ингольштадт, и я дал ему письмо к одному тамошнему магистру, каковой изрядно сведущ в свободных искусствах и ныне возымел намерение соискать степень доктора богословия; вьюнош же ныне покинул того магистра и ушел к поэту Филомузу[100], слушать его лекции. Печалуюсь я о бедном сем вьюноше, ибо сказано в Притчах Соломоновых, XIX: «Благотворящий бедному дает взаймы Господу»,— и ежели б он остался при своем магистре, то ходил бы уже в бакалаврах. А так он пребудет в ничтожестве, хоть бы и десять лет обучался поэзии. Известен я, что и вам от сих светских поэтов многие приходится терпеть досаждения. Вы ведь хоть и сами поэты, не им чета. Ведь вы стоите за церковь и к тому же глубоко постигли богословие. И даже ежели пишете поэзию, то не о суетном, а во славу святых. Превеликую имею охоту знать, как идет у вас дело с доктором Рейхлином. И когда могу в сем деле вам споспешествовать, подайте весть и отпишите все в подробности. Пребывайте во здравии.

Иоанн Пресупоний Милътенбергский

желает здравствовать магистру Ортуину Грацию

Коль скоро всегда бывало вам желательно иметь от меня новости, ныне можно и должно мне объявить вам одну новость, хоть и скорблю об том, что от нее душа ваша не возрадуется. Ведомо вам, что братьям проповедникам дана привилегия продавать здесь индульгенции, которую привилегию они обрели в римской курии за изрядную мзду и получили через то немалую выгоду. И вот, ночным делом, забрался в церковь тать, похитил более чем триста флоринов и сокрылся. Братия же, мужи ревностные и к вере христианской усердные, были безутешны и принесли жалобу на вора сего. И от города отрядили людей во все концы для розыска, но не преуспели, ибо сгинул он вместе с деньгами. И сие великое есть святотатство. Потому как деньги получены за папские индульгенции и хранились во храме божием; тать сей, всеконечно, отлучен от церкви, где б он ни обретался. А те люди, что получили индульгенции и опустили деньги в ящик, мнят теперь, что грехи ихние не отпущены; они, однако же, заблуждаются: отпущение имеет равную силу, как если б деньги остались у братьев проповедников. А еще небезызвестно вам, что сторонники доктора Рейхлина распускают здесь слухи, будто братья проповедники для того и исхлопотали себе в римской курии право продавать индульгенции, дабы на собранные деньги учинять пакости оному доктору и творить ему уязвление в вопросах веры; а посему никакой человек не должен давать им денег, будь он звания высокого или низкого, богатый или бедный, духовник или же мирянин. Недавно ездил я в Майнц, дабы присутствовать при торжестве[101], каковое магистры наши полагали справить для посрамления Рейхлина; при тамошнем соборе служит один брат проповедник, который получил степень магистра нашего в Гейдельберге и прозывается Варфоломей Цеендер, а по-латыни — Десятник; и он возвестил с кафедры, чтоб все собрались на другой день глядеть, как «Глазное зеркало» будет ввергнуто в огнь пожирающий, ибо не мог и помыслить, что доктор Рейхлин сумеет тому учинить препятствие; и тогда один человек, как говорят, из поэтов, стал везде ругательски ругать упомянутого магистра нашего, а когда повстречался с ним, то взирал на него, аки лютый дракон. И кричал, чтоб всякий мог слышать: «Сей проповедник не достоин сидеть за одним столом с честными людьми, ибо я имею доказательства, что он подлец и клеветник, который с кафедры собора вашего перед всем народом облыжно очернил достойнейшего человека». И еще он присовокупил: «Сей человек из зависти ославил знаменитого доктора». И обозвал его скотиной и собакой и утверждал, что ни один фарисей не был столь мерзостен и завистен. Когда же сие дошло до ушей упомянутого магистра, он, полагаю, оправдался зело твердословно, сказавши, что хоть эта книжка и не предана огню, однако беспременно будет предана во благовремении. И привел многие места из Священного писания к тому, что сказанное в пользу католической веры не может быть ложью, и объявил, что служители и официалы епископа майнцского воспрепятствовали делу сему вопреки справедливости. Но все еще узрят, что воспроизойдет, и он дерзает пророчествовать, что оная книжка будет предана огню, пускай хоть бы сам император, и король французский, и все князья и герцоги взяли сторону доктора Рейхлина, И я решил о том вам донести, дабы вы остерегались. И прошу вас блюсти опаску в делах, дабы не получилось конфузии. Пребывайте во здравии. Писано из Мильтенберга.

Брат Конрад Оболтус магистру Ортуину Грацию

Всепокорно и смиреннейше желаем здравствовать, об чем денно и нощно молим господа нашего Иисуса Христа. Достойнейший муж, не взыщите за докуку, что обременяю вас делами своими, тогда как множество имеете дел более важнейших. Однако ж вы не однажды мне наказывали, дабы я всегда вам отписывал о занятиях своих и занятия те не оставлял, но продолжал непременно, ибо таланты мои велики, и могу я с помощью божией высоко возвыситься, ежели пожелаю. Да будет известно вам, что ныне я пребываю в Гейдельбергском университете, где изучаю богословие; однако при сем всякий день слушаю одну лекцию о поэзии, в каковой, благодаря бога, весьма преуспел, и уже знаю наизусть все Овидиевы «Метаморфозы» и могу толковать их четверояко, а именно: природно, буквально, исторически и сверхприродно, сиречь духовно, чего светские поэты отнюдь не умеют. Недавно я спросил одного: «Откуда происходит Гадес?»[102] — и он понес несусветную околесицу; я же наставил его и сказал, что происходит от слова «гад», ибо гадок; и тем посрамил сего поэта. Во-вторых, я спросил: «А что аллегорически обозначают девять муз?» — и он не знал, я же объяснил, что девять муз равночисленны семи хорам ангельским. В-третьих, я спросил: «Откуда происходит имя Меркурий?»— и он снова не знал, я же изъяснил, что происходит от слова «мера» и «кура», ибо он покровитель торговцев, а торговцы продают все мерами и едят кур. Теперь сами можете видеть, что поэты смыслят в своем искусстве только буквально, но отнюдь не понимают аллегорий и духовных истолкований, ибо суть человеки плотские; и как писано у Апостола к Коринфянам, I, 2. «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия». Однако вы можете спросить: откуда проникся я сими изощренностями? Отвечу, что не столь давно раздобыл я книгу, писанную одним магистром нашим из ордена нашего[103], родом из Англии, Фомой Валлийским, и говорится в книге той об Овидиевых «Метаморфозах», и все сказанья толкуются аллегорически и духовно. И такое в ней множество богословской премудрости, что поверить трудно. Не иначе Дух святой излил таковую ученость на мужа сего. Ибо он привел в совершенное согласие Священное писание и сказанья поэта, в чем сами можете увериться из моих на него ссылок. Ибо о змее Пифоне, коего умертвил Аполлон, сказано у Псалмопевца: «Там этот Левиафан, которого ты сотворил играть в нем»[104]. И далее: «На аспида и василиска наступишь»[105]. О Сатурне же, коий изображается стариком и родителем богов, детищ своих пожирающим; у Иезекииля писано: «За то отцы будут есть сыновей среди тебя»[106]. Диана же равносильна пресвятой Деве Марии, которая всюду появляется в сопровождении прочих дев, и, следовательно, это о ней писано в Псалтири: «За нею ведутся к Тебе девы»[107]. И в ином месте: «Влеки меня, мы побежим за тобою в благовонии мастей твоих»[108]. Также и о Юпитере, когда он поял деву Каллисту[109] и возвратился на небеса, писано от Матфея, XII: «Возвращусь в дом мой, откуда я вышел». И писано также про служанку Аглавру[110], кою Меркурий обратил в камень: о сем упоминается у Иова, XLII[111]; «Сердце его твердо, как камень». И про то, как Юпитер поил деву Европу, тоже имеется в Священном писании, об чем я прежде и не ведал, ибо сказано ей так: «Слыши, дщерь, и смотри, и приклони ухо твое, и возжелает Царь красоты твоей»[112]. Равно и Кадм[113], ищущий сестру свою, являет собою Христа, каковой ищет сестру свою, то есть душу человеческую, и основывает град, то есть церковь. Об Актеоне же, узревшем нагую Диану, пророчествует Иезекииль, гл. XVI, говоря: «Ты была нага и непокрыта, и проходил я мимо тебя и увидел тебя». И не всуе пишут поэты, что Бахус родился дважды, ибо под оным разумеется Христос, который также родился дважды, единожды предвечно и единожды вочеловечно и воплотительно. И Семела, вскормившая Бахуса,[114] обозначает пресвятую Деву, о коей сказано в «Исходе»: «Возьми младенца сего и вскорми его мне, а я дам тебе плату». Также сказанье о Пираме и Фисбе[115] толкуется аллегорически и духовно в таковом смысле: Пирам означает сына божия, Фисба же — душу человеческую, кою возлюбил Христос и о коей писано в Евангелии: «Тебе Самой оружие пройдет душу» (от Луки, II). Ведь Фисба закололась мечом своего возлюбленного, тогда как Вулкан был сброшен с неба и охромел[116], о чем писано в Псалтири: «Низринуты и не могут встать»[117]. Все сие и еще многое подобное узнал я из упомянутой книги. Будь вы здесь, близко меня, узрели бы воочию дивные дива. Только так и следовает изучать поэзию. Извиняйте, однако ж, что осмеливаюсь как бы учить вашу милость, ибо вы несравненно ученее моего, но сделал я это от благих намерений. А еще я подговорил одного человека из Тюбингена извещать меня обо всем, что делает доктор Рейхлин, дабы я мог вам всегда донести. Но покамест ничего не проведал, иначе тотчас остерег бы вас. Засим остаюсь в нелицемерной любви. Писано в Гейдельберге.

Варфоломею Кольпию,

полному бакалавру богословия из ордена кармелитов, Виллиброрд Ницепги из ордена вильгельмитов[118], лектор богословия, с благословения достопочтеннейшего генерала ордена честь имеет представиться и желает здравствовать Сколь на дне морском песчинок, а во Кельне сколь бегинок[119]? Сколь в ослей шкуре волосков, столь и много боле будь здоров.

Достопочтенный господин кармелит Кольп, ведаю, что принадлежите вы к славнейшему из орденов, коему пожаловано от апостольского престола[120] великое множество индульгенций, противу всех прочих орденов несравненно превысшему, ибо дана вам власть отпускать многие грехи, и люди бывают к вам у исповеди, и каются, и плачут, и жаждут приобщиться святых тайн. Посему вознамерился я сделать вашему препочтенству один богословский вопрос и уповаю получить изрядный ответ, ибо вы изрядный знаток искусств и изрядно можете проповедовать и имеете изрядно рвения и совести; а опричь того, слышу я, что у вас в обители есть множественное хранилище книг, объемлющих Священное писание, и философию, и логику, и Петра Испанского, а равно и руководство для магистров бурсы святого Лаврентия в Кельне, где ныне начальствует магистр наш Тонгрский, муж ревностный и глубокомудрый в умозрительном богословии, а равно просвещенный в католической вере. И хотя некий доктор законоведения пытается его посрамить, но он диспутировать не обучен и «Изречений» не знает, а посему магистры наши оставляют его безо внимания. А еще слышу я, что во упомянутом хранилище, среди книг, по каковым готовятся лекторы богословия, приковано железной цепью знаменитое сочинение, именуемое «Совокупитель» и содержащее богословские истины, а также первейшие начала Священного писания, каковое сочинение отказал вам на смертном одре один магистр наш из Парижа, когда исповедовался и поверил вам некие тайны из Бонавентуры, и он велел, чтоб к сочинению сему имели доступ лишь принадлежащие к ордену вашему, а кто его читает, таковым папа пожаловал индульгенции и разрешение от поста на сорок дней; там же покоится Генрих из Гассии[121], и Верней[122], и все прочие доктора, толковавшие «Изречения», и все это вы превзошли и можете на диспутах отстоять всякое направление, старое и новое, скотистское и альбертистское, а также то, которого держатся в кельнской бурсе Кнек, где обучают на собственный лад. А посему молю истово и сердолюбно не почесть мой спрос за докуку, но дать мне благой совет по силе-возможности вашей; и отписать, как мудрейшие докторы определили на сей счет предположительно, а засим окончательно. Вопрос же выражается так: «Суть кельнские лолларды[123] и бегинки духовные особы или же мирские, должны ли они давать монашеский обет? И могут ли вступать в супружество?» Я много изучал Священное писание, а также «Ученика»[124], и «Пук времен»[125], и прочие книги, неоспоримо толкующие Писание, однако не доискался ответа. И то же постигло одного священника из Фульды, который сугубо изучал названные книги, но ответа доискаться не мог ни в кратком их перечне, ниже в самых книгах; он родич тамошнего пастыря, а пастырь к тому же и поэт, и превосходный латынщик, и многое сочиняет, да и я состою при монастыре; и многие от меня приемлют Святое Причастие, и иным задаю оный вопрос. И приор наш прямо говорит, что не можно ему брать на свою совесть решение вопроса сего, хоть он и содиспутствовал со многими докторами в Париже и в Кельне, ибо сам имеет степень лиценциатскую, при соискательстве коей ответствовал, как положено, по всем правилам. А ежели вы не можете сами сие изъяснить, справьтесь у магистра Ортуина: он нам во всем наставник. И прозывается Грацией, потому как сам бог преисполнил его грацией, отчего и пишет столь изящно. А про вышепомянутое сочинение я сложил геродческую песнь; которую песню прошу прочитать и исправить, пометивши места многословные и малословные; и магистра Ортуина спросите мнение, а засим отдам ее в печатню. Здесь начинается песнь:

«Никто не должен столь глупым быти,

Дабы предерзостно о себе возомнити,

Что станет он знатоком Писания священного

И дополнителем самого Бонавентуры просвещенного,

Ежели он «Совокупителя» не прочтет,

Коему везде от магистров наших почет —

И в Сорбонне, университетов матери, что всего важнее,

И в Кельне, где установили точного точнее

Магистры наши путем богословского прения,

Имеющего серафическое одобрение[126],

Что пользительнее «Совокупителя» досконально знати,

Коий в силе о предметах непостижимых рассуждати,

Нежели быти наторелым в Иерониме и Августине,

Кои лишь умели писать на доброй латыни;

«Совокупителя» же наилучшим находят,

Во всех обителях диспуты о нем магистры проводят,

Выводит он заключения поучительные,

Сами по себе божественные и вдохновительные,

И отменно трактует все начала теологии

А такожде вещи преважные прочие многие».

Сисесосий Мантелъфорс,

магистр семи свободных искусств, магистру Ортуину Грацию, философу, оратору, пииту, юристу, богослову и прочая и прочая, нелицемерно желает здравствовать

Доброчестнейший господин магистр Ортуин, поверьте Истовому моему слову, что возлюбил вас сердцем с той поры, как превзошел через вас в Кельне искусство поэзии, в котором искусстве вы затмили всех и вся, будучи поэтом много превосходнейшим, нежели Буш или Цезарий[127], и могущим даже обучать Плинию и греческой грамматике. По причине таковой моей веры в вас, хочу открыть вашему достоподобию нечто как на духу. Почтеннейший господин магистр, влюбился я в одну отроковицу, дщерь звонаря, именем Маргарита, ту самую, что в недавнем времени сидела с вами рядом за столом, когда священник наш пригласил ваше благоутробие в гости и оказал вам всяческие лочести, и мы пили, и возвеселялись сердцем, и она тоже изрядно выпила во здравие ваше; я люблю ее столь сильной любовию, что стал сам не свой: поверьте истовому моему слову, по причине сего не могу ни есть, ниже спать. И все меня спрашивают: «Почтенный магистр, что это вы так бледны? Бога ради, покиньте свои книги, вы не в меру усердствуете в занятиях: вам надобно развлечься да попьянствовать, ведь вы еще в молодых летах, успеете еще получить степень доктора и стать магистром нашим. Уже и ныне вы хорошо и досконально преуспели в учении и почти годитесь в докторы». Я же робею и не осмеливаюсь открыть свое страдание. Читаю ныне Овидия о средствах от любви, которую книгу в Кельне под вашим руководством снабдил на полях множественными глоссами для памяти и назидания; но воистину это нимало не помогает, и любовь во мне что ни день крепчает. Недавно я станцевал с нею на гулянье у градоправителя три танца, и вдруг дудочник задудел песню «Пастушок из Нейштадта», и все танцоры, согласно обычаю, стали тискать отроковиц; я также свою со страстию притиснул грудями ко своей груди; и притом пожал ей руку изо всей силы; она же сказала со смехом: «Клянусь душой, почтеннейший магистр, вы знаете обхождение, и пожатие вашей руки нежнее чем у других. Право, вам нет нужды принимать духовный сан, а лучше жениться». И посмотрела на меня нежно, отчего вступило мне в мысли, что и она тайно в меня влюблена; поистине, глаза ее пронзили мое сердце, словно стрелы. Засим отбыл я домой со слугой своим и лег на постелю; мать моя, видя то, горько заплакала, ибо испугалась, что у меня чума и скорей понесла мою мочу лекарю Брунелю, и голосила: «Господин лекарь, для-ради господа, излечите моего сынка, ничего для вас не пожалею, самую распрекрасную рубаху подарю, ведь он у меня сын обещанный и беспременно должен стать священником!» Лекарь глянул на мочу и сказал: «Больной сей имеет темперамент отчасти холерический, отчасти же флегматический, и следует подозревать у него серьезную опухоль около почек ввиду вспучивания и желудочных коликов проистекающих от расстройства пищеварения. А посему надобно прибегнуть к испражняющим средствам: помнится, есть трава, именуемая «жено», родится в местах влажных и запах имеет тяжелый, как учит нас «Травник». Надо корень той травы растереть и соком пропитать большой пластырь, каковым обложить больному весь живот в соответственный час, и пускай лежит на животе не менее часу, и хорошенько пропотеет. Тогда колики непременно прекратятся, а равно и вспучивание, ибо нет средства действенней против сего недуга, что испытано на многих людях. А перед тем, само собой, полезно принять очистительное из греческой белявки с соком редьки, по четыре драхмы[128] того и сего, и тогда больной выздоровеет». Мать моя пришла домой и насильственно влила мне в рот это очистительное, и за ночь меня пронесло пять раз, и я глаз де сомкнул, все вспоминал, как она на танцах притиснулась ко мне грудями и как на меня взглянула. Отдаюсь под покров доброты вашей и заклинаю присоветовать мне приворотное зелье из тех, какие значатся у вас в маленькой книжечке с пометой: «Испытано», вы мне ее однажды показывали и сказали: «Вот книжка, из коей могу сделать так, что во всякой особе женска пола ко мне воспылает любовь», а ежели не поможет мне, милостивец, я умру, и матушка моя тоже умрет от горя. Писано из Гейдельберга.

Магистр Ортуин Граций

магистру Сисесосию, другу излюбленнейшему изо всех друзей, приближенному первой степени[129], желает здравствовать

Поелику сказано в Писании: «Господь щит для ходящих непорочно»[130], похвалы достойно, велемудрый господин магистр, что излили мне душу свою так непорочно и присем зело красноречиво, ибо отменно владеете латинским слогом. И я отвечу вам столь же непорочно и риторически, а отнюдь не поэтически. Господин магистр излюбленнейший, вы открылись мне в своей любви, и дивлюсь неразумию вашему, потому как можете влюбляться в отроковиц; знайте же, что поступаете Дурно, и сии греховный помыслы доведут вас до адской погибели. Я же полагал, что имеете разум и не помышляете о таковом глупстве, от коего добра не жди. Однако готов присоветовать вам по просьбе вашей, ибо сказано в Писании: «Просите и получите».[131] Перво-наперво должно вам оставить пустые помышления об этой вашей Маргарите, кои внушены диаволом, отцом всех грехов, чему свидетельствует Рихард[132] в толкованиях на четыре книги[133]. Всякий же раз, как об ней помыслите, творите крестное знамение и читайте «Отче наш», а сверх того — стих из Псалтири: «И диавол да станет одесную его».[134] Также всегда ешьте по воскресеньям освященную соль и окропляйтеся водою, что святит приставленный к сему делу священник у святого Рупрехта; оным способом изгоните диавола, внушившего вам столь сильную любовь к вашей Маргарите, которая отнюдь не так прекрасна, как вы возомнили: на лбу имеет она бородавку, и голенашки у нее длинные и красные, а руки заскорузлы и грубы, да изо рта воняет по причине зубовной гнилости; и зад у нее необходимо должен быть волосат, причем волосья эти нельзя обрить, ибо недаром есть пословица: «Маргариты опасайся, зад обрить не пытайся». Вы же ослеплены диавольской любовью и не видите сих ее пороков. Опричь того, она невоздержна в питиях и обжорлива, а недавно, когда сидела рядом со мной за столом, дважды подряд пукнула и объяснила, что это будто скрипела скамейка. Тут в Кельне у меня была полюбовница не вашей Маргарите чета, но я ее все равно бросил. Вышед замуж, она многократно призывала меня к себе через одну старую бабку, когда муж бывал в отлучке: я же посетил ее лишь единожды, да и по пьяному делу. Советую вам поститься два раза в неделю, а потом: исповедаться у какого-нибудь магистра нашего из ордена проповедников, он же наставит вас на путь истины. А после исповеди помолитесь святому Христофору, дабы он возложил вас на рамена свои[135] и не попустил, чтоб вы повернули вспять и погрязали долее в «море великом и пространном: там пресмыкающиеся, которым нет числа»[136], то есть бессчетные грехи, как толкует «Совокупитель»; а засим помолитесь еще, дабы не впасть во искушение. Вставайте рано поутру, умывайте руки, расчесывайте власы и удаляйтесь от праздности: ибо учит Писание: «Боже! Ты Бог мой, Тебя от ранней зари ищу я». Удаляйтесь также от блудилищ тайных: ибо неведомо, когда и в коем месте человек может впасть во грех, наипаче же — в блудодеяние. А ежели впрямь домышляете получить от меня испытанное любовное зелье, то знайте, что не могу взять того на свою совесть. Когда вы с моего голоса писали глоссы к Овидиевой книжке «Искусство любви», то упредил вас, что никому не должно прибегать к черной магии для снискания любви женска пола; а кто к сему прибегнет, уже через то самое отлучен от церкви, и инквизиторы, искореняющие скверну еретическую, могут его притянуть к ответу и осудить на сожжение. Приведу вам для примера и назидания один таковой случай. Некий лейпцигский бакалавр влюбился в отроковицу Катарину, дочь мукомола, и бросил в нее яблоко, содержащее силу черной магии, она же то яблоко поймала и спрятала в запазуху, промеж грудями, и тот же час воспылала к этому бакалавру неутолимой любовью, и пришед в церковь, не сводила с него очей; когда же надо было читать молитву «Отче наш, иже еси на небесех», молилась так: «Бакалавре, иде же еси?» И дома, когда отец или мать ее кликнут, отвечала: «Бакалавре, чего тебе?» И они не могли взять в толк, что с нею сталось, покуда один магистр наш, проходя мимо ихнего дома, не поздоровался с оной отроковицей, сказавши: «Добрый вечер, госпожа Катарина! О благословенная, какой красивый у вас гребень». А отроковица Катарина в ответ: «Благодарение господу, любезный бакалавр, а не выпьете ли со мною доброго пива?» — и подала ему кружку. Магистр наш прогневался и стал пенять ее матери: Госпожа мукомолиха, наказуйте дщерь вашу: она бесстыдством своим осрамила университет, ибо назвала меня бакалавром, тогда как я — магистр наш. Истинно, истинно говорю вам, что совершила смертный грех: похитила у меня честь, и грех сей не отпустится, покуда не будет похищенное возвращено. Она и других магистров наших называла бакалаврами; имею подозрение, что она влюблена в бакалавра, а посему глядите за нею в оба». Мать же схватила полено и отлупила ее по голове и по спине столь немилосердно, что девица накакала себе в юбки, а потом велела ей сидеть, полгода под замком на хлебе и воде. Бакалавр тем временем был рукоположен во священники, отслужил первую обедню и получил приход Пардау в Саксонии. Отроковица, как о том прослышала, сиганула в чердачное окно, едва не сломавши себе десную руку, и бежала к бакалавру в Саксонию, где живет с ним по сей день и родила от него четырех сыновей. А вы сами ведаете, сколь великий сие соблазн в лоне церкви. Стало быть, должно вам остерегаться черной магии, от коей неисчислимое проистекает зло. Право, много лучше воспользоваться средством, именуемым «жено», какое прописал вам почтенный лекарь Брунель: средство оное воистину превосходно, я сам часто употребляю его противу желудочных колик. Пребывайте во здравии вы и матушка ваша. Писано из Кельна, в доме господина Иоанна Пфефферкорна.

Пустобрехий из Пессенека,

лектор богословия и монах ордена вильгельмитов, магистру Ортуину Грацию желает здравствовать на множество лет

«По природе своей имеем мы наклонность ко злу»,— как читаем в «Изречениях». А посему от людей слышим более злого, нежели доброго. Недавно в Борисе диспутировал я с двумя жидовинами, доказуя им, что закон ихний изничтожен Христом, а ожидание мессии есть кромешное глупство и пустое мечтание, и при сем сослался на господина Иоанна Пфефферкорна из Кельна. Они же отвечали со смехом: «Ваш Иоанн Пфефферкорн из Кельна мерзостный обманщик: он не знает даже еврейского языка и християнскую веру принял, дабы сокрыть свое окаянство. Когда он был еще евреем и жил в Моравии, то в меняльной лавке ударил по лицу меняльщицу, чтоб невзвидела света божия, сграбастал более двух сотен флоринов и был таков. И еще в другом месте его приговорили к повешенью за воровство, однако же он выпутался неведомо каковым способом; мы видели своими глазами виселицу, ему уготованную, и многие християне тоже ее видели, а среди них были люди знатные, которых мы можем вам назвать; так что нечего ссылаться на этого вора». Я же осердился и отвечал: «Врете, поганые жидовины, без зазрения совести. Да не будь вам даны привилегии[137], сейчас ухватил бы вас за бороды да вывалял в дерьме, ибо все вы плетете по злобе на доктора Пфефферкорна, который есть самый добрый и ревностный християнин во всем Кельне. В сем я самолично убедился, ибо он часто бывает со своей супругой за исповедью к братьям проповедникам и слушает истово обедню, а когда священник поднимает святые дары, то взирает на них с благоговением, отнюдь не опуская глаза долу, как врут его завистники, и лишь изредка отплевывается, но делает это лишь потому, что у него слишком много мокроты и он по утрам принимает грудное лекарство. Думаете, магистры наши в Кельне и отцы города дураки, что поставили его управителем над главным лазаретом, а также еще солемером?[138] Будьте покойны, уж они не сделали бы этого, не будь он добрым католиком. И знайте, что передам ему все до последнего слова, дабы он оборонил свою честь и задал вам жару, когда станет писать против вашей религии. Вы, конечно, скажете, что магистры наши и отцы города к нему столь благосклонны, потому что у него красивая жена. Но не желаю и слушать ваши клеветы, ведь и у самих отцов города красивые жены, а магистры наши равнодушны к особам женска пола, и никто еще не слыхал, чтоб который-нибудь магистр наш совершил прелюбодеяние. Она же непорочнейшая из женщин в Кельне и бережет свою честь пуще зеницы ока. И я не единожды слыхивал от нее, что слышала она еще от своей матушки, будто обрезанный мужчина не в пример приятственней для женщины против необрезанного, а посему, сказала она, когда супруг ее отдаст богу душу, она и во вторые мужья беспременно возьмет себе обрезанца; следовательно, никак невозможно поверить, чтобы могла она любить отцов города, ибо отцы города не жидовины и не обрезаны, как доктор Пфефферкорн; так что вы лучше его не трожьте, а то он и супротив вас сочинит трактат под названием «Набатный колокол», как сочинил уже супротив Рейхлина». Письмо сие покажите доктору Иоанну Пфефферкорну, дабы ополчился он на сих жидовинов и на Германа Буша, ибо означенный доктор мой лучший друг и ссудил мне десять флоринов, когда был я произведен в бакалавры богословия. Писано из Вероны Агриппиновой, где Буш со своим приятелем закусывал в «Жирном каплуне».

Луполъд Писакий,

долженствующий вскорости быть произведену во лиценциаты, магистру Ортуину Грацию желает столько лет здравствовать сколько травинок щиплет гусь

Господин магистр Ортуин, в Эрфурте, среди прочих вопросов, один вопрос, зело многохитростный, поставлен был двумя факультетами, богословским и физическим. Иные утверждают, что когда жидовин приемлет християнство, у него сызнова отрастает крайняя плоть, то бишь кожица, каковая по рождении отрока мужеска пола, в согласии со законом иудейским, с тайного уда обрезывается. И утверждающие сие рассуждают по богословской методе и выдвигают весьма веские доводы, один из коих состоит в том, что в противном случае на Страшном суде крещеные жидовины будут приняты за некрещеных, ибо по наготе ихней тайные уды станут явны, и через то сотворена будет над ними несправедливость; бог же не бывает несправедлив; следовательно... и так далее. Другое доказательство зиждется на словах Псалмопевца, у коего сказано: «Ибо он укрыл бы меня в день бедствия, скрыл бы меня в потаенном месте»[139]; сказано: «в день бедствия» — то есть Страшного суда в долине Иосафата[140], где всякий будет держать ответ. Прочие доводы опускаю для-ради краткости: мы ведь в Эрфурте придерживаемся нового направления, а новые времена, как вам ведомо, всегда любят краткость. А другая причина в том, что у меня слабая память, и не могу столь много упомнить, как господа юристы. Иные же полагают, что утверждение сие никак не может быть истинным, и ссылаются на Плавта, каковой в стихах своих говорит, что содеянное несодеянным учиниться не может[141]. И из этого доказывают, что если какая-либо часть тела жидовина в бытность его жидовином утрачена, то в християнской вере ему отнюдь не можно сызнова ее обресть. И еще они утверждают, что доводы те приводятся не по правилам: иначе из первой посылки следовало бы с необходимостию, что те християне, кои, предаваясь любовным утехам, утратили какую-либо часть тайного своего уда, что нередко бывает с мирянами и с духовными особами, на Страшном суде будут равно приняты за жидовинов; таковое утверждение, однако, есть ересь, и магистры наши, инквизиторы еретического окаянства, никогда подобного допущения не позволят, ибо и сами порой имеют недостаток по этой части; сие постигает их, однако, не по причине блуда, а по неосторожности в бане. А потому смиренно и всепокорнейше молю вашу милость порешить дело и открыть истинную правду, справившись о сем у супруги доктора Пфефферкорна, ибо вы с ней на короткой ноге и она не постыдится ответить вам на всякий вопрос ради дружбы вашей с ее благоверным. Слышу я также, что вы ее исповедник, а стало быть, можете принудить ее к ответу, пригрозивши наложить покаяние. Вы ей скажите так: «Госпожа моя, не стыдитесь, мне ведома ваша добродетель, коей нет равных во всем Кельне; не помышляю об вас дурно, но откройте мне истинную правду, есть ли у вашего супруга крайняя плоть или же нет? Говорите во имя господа смело и без утайки. Для чего молчите?» Конечное дело, я отнюдь не дерзаю вас учить: вы ведь лучше моего знаете обхождение с женским полом. Писано с великой поспешностью в Эрфурте, у Дракона.[142]

Николай Свечегас господину магистру Ортуину Грацию

столь много желает здравствовать, сколько плодится за год блошек и вошек

Велемудрый наставник магистр Ортуин, шлю вам более благодарений, чем имею на теле волос, за то, что присоветовали мне отправиться в Кельн и поступить в бурсу святого Лаврентия. Родитель мой был премного сим доволен, дал мне десять флоринов и еще купил длинную черную рясу с капюшоном. В первый же день, как доставился я в университет и принял посвящение в упомянутой бурсе[143], узнал я весьма важную вещь, каковую не променял бы и на десять монет серебра. Некто поэт Герман Буш явился в сию бурсу за своим делом к одному из помощников управителя. Этот магистр протянул ему руку и почтительно приветствовал его словами: «Откуда это ко мне, что пришла Матерь Господа моего ко мне?»[144] Буш же отвечал: «Ежели матерь господа нашего была не красивей меня, то не блистала она красотою», — ибо не понял тонкости риторического иносказания, заключенной в словах магистра. Пребываю в надежде, что многому еще выучусь в здешнем благословенном университете, столь же полезному, сколь сей случай достопримечателен. Сегодня купил я себе устав бурсы, а назавтра буду участвовать в общем диспуте на таковую тему: «Обладает ли изначальная материя бытием в действительности или в возможности». Писано в Кельне, в Лаврентийской бурсе.

Герборд Навозий

магистру Ортуину, наставнику своему, мужу несравненной учености, столь много желает здравствовать, что и счесть невозможно

Пресветлейший магистр, тому два года, егда отъехал я от вашего достопочтения в Зволле, обещались вы мне беспременно и завсегда писать, а равно прислать для прочтения стихи ваши. Однако ж не емлю от вас ни слуху и ни духу и не ведаю, живы вы или нет, но все единственно, живы вы или нет, а мне не пишете, дабы знал я, как и что и почему такое. Боже святый, сколь много имею об вас беспокойства! И молю для-ради господа и святого Георгия, сымите с меня сие беремя, ибо страшусь, что сделалась вас головная боль, или желудочное расстройство с поносом, как уже было единожды, когда вы наложили в штаны прямо посреди улицы и не заметили сего, доколе какая-то женщина не сказала: «Почтенный магистр, где это вы сели в кало? Ведь у вас штаны и рубаха обгажены». Вы тогда пошли в дом к доктору Пфефферкорну, и супруга его дала вам смену одежды. Беспременно ешьте крутые яйца, а также каштаны, печенные на углях и вареные бобы с маком, как делают у вас на родине в Вестфалии. А еще видал я во сне, что у вас ужасный кашель и отходят мокроты; ешьте сахар и толченый горох с тмином и тертым чесноком да натолкайте себе в пупок жареного луку, и шесть дней воздерживайтесь от сношений с женским полом, голову же и чресла закутайте потеплей, и тогда исцелитесь. А не то испробуйте средство, коим супруга доктора Пфефферкорна завсегда пользовала страдающих бессилием, каковое средство многократно испытано. Писано из Зволле.

[1] «Письма темных людей».— Этот титул — пародийная реплика на заглавие сборника «Письма знаменитых людей, латинские, греческие и еврейские, посланные в разное время Иоанну Рейхлину Пфорцгеймскому, доктору обоих прав» (1514), где были опубликованы письма выдающихся ученых и богословов в защиту Рейхлина. Таким образом, в первоначальном своем значении «темные» — это «незнатные», «никому не известные» (в противоположность «знаменитым»).

[2] Фома Швецдлиний.— Имена корреспондентов в «Письмах» большею частью сигнификантные (значимые), германские по корням, из которых они слагаются, и с латинскими окончаниями. Так, «Швецдлиний», в оригинале — Langschneyderius. Нередко за ними угадываются реальные лица. Возможно, что Томас Лангшнейдер — это ректор Лейпцигского университета в 1507 и 1528 годах, на латинский лад называвшийся Людовикус Сартор (от глагола sarcio — «чинить», «зашивать»), а по-немецки — Людвиг Лангшнейдер.

[3] Бакалавр — первая и низшая ученая степень в средневековых университетах, в свою очередь подразделявшаяся на несколько степеней, высшею из которых был «полный бакалавр».

[4] Ортуин Граций Девентерский (ум. в 1542 г.) — одна из главнейших фигур среди кёльнских обскурантов. Прозвище «Девентерский» он получил не по месту рождения, а по городу, где учился. Любопытно, что из той же школы в Девентере вышел и Эразм. Девентерская школа, где в последнее десятилетие XV века властвовал уже новый, гуманистический дух, и внушила Ортуину тщеславную и злополучную — не по способностям — страсть к упражнениям в изящной словесности.

[5] «Категории», 7, I, f.

[6] ветхозаветная «Книга Екклесиаста», I, 13 (перевод несколько отличен от синодального)

[7] «От Матфея», IV, 7.

[8] «Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова», I, 1, то есть «темный человек» перепутал ветхозаветных авторов. Ошибки в цитатах из Писания нередки в «Письмах».

[9] Аристотелево застолье — угощение, которое устраивали для своих коллег по факультету лица, получившие ученую степень магистра.

[10] Лиценциаты — бакалавры, успешно прошедшие диспут-испытание и получившие «лиценцию», то есть разрешение преподавать во всех университетах. От второй и высшей ученой степени — доктора — лиценциата отделяла торжественная и требовавшая больших издержек церемония, которая очень многим была не по средствам. Университет разделялся обычно на четыре факультета — богословский, юридический, медицинский и факультет семи свободных искусств (то есть знаний и навыков, подобающих свободному человеку). Последний был необходимой приготовительной ступенью к любому из трех первых: чтобы поступить на высший факультет, надо было пройти курс наук и получить обе ученых степени на факультете искусств, то есть сперва степень бакалавра, а потом магистра, которой на высших факультетах соответствовала докторская степень.

[11] Этот доктор богословия (родом не из Гапды, а из Гауды в Голландии) был отряжен послом к Парижскому богословскому факультету (Сорбонне) для доклада о еретических воззрениях Рейхлина, изложенных в «Глазном зеркале».

[12] Следует перечисление употреблявшихся в средневековой школе словарей. «Католикон» (то есть «Всеобщий [лексикон]», г р е ч.) — толковый словарь латинского языка, составленный итальянским монахом Джованни Бальби в XIII веке. «Из оного» — латинско-немецкий словарь второй половины XV века, представляющий собою обработку «Католикона»; удивительный его титул — не что иное, как первые слова пространного заглавия («Из оного «Католикона» вышли различные словари...»). «Краткий словарь» (тоже толковый) был напечатан впервые в 1478 году и принадлежал перу самого Рейхлина; несмотря на это, принципы его композиции оставались чисто средневековыми, он изобиловал ошибками и был отвергнут гуманистами вместе с прочими образцами средневековой лексикографии. «Драгоценнейший из драгоценных» (то есть самый совершенный, наилучшим образом исправленный) — двуязычный, латинский и немецкий словарь, выдержавший несколько изданий между 1484 и 1520 годами.

[13] Ювенк — латинский церковный поэт IV в. п. з.

[14] Имеются в виду строки из «Искусства поэзии» (47 ел.)

[15] Биретта — головной убор, служивший знаком отличия для докторов и магистров.

[16] ...за силезскую нацыю.— Каждый средневековый университет разделялся на четыре землячества, или нации, в которые входили и студенты и преподаватели.

[17] Арнольд Тонгрский (ум. в 1540 г.) — главный «ученый» оппонент Рейхлина, выпустивший в 1512 году возражения на «Глазное зеркало». «Труд» Арнольда назывался «Разделы, или Положения, весьма подозрительные в рассуждении сочувствия к иудеям, почерпнутые из немецкой книжицы господина Иоанна Рейхлина, доктора обоих прав...». Эту книгу и просит прислать «автор» письма.

[18] братья проповедники — Так назывались монахи-доминиканцы.

[19] Официал консистории — духовное лицо, которому епископ передоверяет свои права и обязанности духовного судьи над епархией.

[20] «Горе той мыши...» — сентенция, заимствованная из средневековой книжки «О верности сожительниц», напечатанной в 1500 году; это перелицовка двух стихов Плавта («Грубиян», 868—869).

[21] И есть тут...— то есть в Виттенберге (как явствует из предыдущего письма).

[22] из светских поэтов...— в противоположность церковным; иначе говоря — из числа гуманистов.

[23] Бурса (по-латыни «кошелек») — приют для бедных учеников, устроенный монастырем или частным благотворителем. Здесь словом «бурса» обозначается университетская коллегия, то есть закрытое, монастырского типа общежитие для студентов. В XV столетии коллегии стали местом не только жительства студентов, но и всех учебных занятий и диспутов. Знаменитая Сорбонна, давшая имя сперва богословскому факультету в Париже, а затем и всему Парижскому университету, была одною из парижских коллегий. Здесь названы две кельнские коллегии. От латинского bursa произошло немецкое Bursche (студент), вошедшее и в русский язык (бурш).

[24] «Достопамятная глосса» (то есть толкование) — один из многочисленных комментариев к «Доктриналу», латинской грамматике в стихах. «Доктринал» был составлен в самом конце XII или самом начале XIII века Александром Галлом и исполнял в средневековой школе роль «стабильного учебника», а потому пользовался чрезвычайным распространением. Доктор богословия Сотфи (Герхард из Зутфена в Вестфалии) был ректором Кельнского университета в 1505 году.

[25] самого государя...— то есть курфюрста Саксонского Фридриха III Мудрого (1486—1525), в чьих владениях находился Виттенберг.

[26] «Благородие», хулившее Мейера,— Ульрих фон Гуттен.

[27] Петр Мейер (или Майер) — приходский священник из Франкфурта-на-Майне, фанатичный ненавистник Рейхлина и гуманистов.

[28] сборник «Изречения, в четырех книгах», составленный в XII веке Петром Ломбардским и представлявший собою свод суждений крупнейших церковных авторитетов (начиная с Отцов Церкви) по различным вопросам христианского вероучения. Труд Петра Ломбардского был важнейшим предметом изучения на богословских факультетах.

[29] Сульпиций — итальянский гуманист второй половины XV века Сульпиций Веруланский (родом из Вероли, близ Рима). Ему принадлежали два сочинения по латинскому стихосложению.

[30] Якоб Гоогстратен (правильнее — из Гоогстратена, невдалеке от Антверпена; ок. 1460—1527), инквизитор Кельна, Майнца и Трира, один из главных организаторов травли Рейхлина обскурантами. В «Письмах» он именуется то Гохштрат, то Гохштратен.

[31] «От Иоанна», VIII, 48. Сама-ряне (или самаритяне) — жители Самарии, области древнего Израиля. Во времена Христа отношения между ними и евреями были самыми враждебными.

[32] «Доктринал» состоял из четырех частей, или книг

[33] Талант — древнегреческая денежная мера и мера веса (26,2 кг).

[34] «Парижские определения» — «Определения парижских докторов святейшего богословского факультета... против «Глазного зеркала» Иоганна Рейхлина...», напечатанные в Кельне в 1514 году.

[35] зовутся иаковиты — здесь единомышленники Якоба (Иакова) Гоогстратена.

[36] «Псалтирь», XIX, 5.

[37] «Книга пророка Иезекииля», XXIII, 43.

[38] Молочная десятина.— Так в просторечии именовался налог, который многие епископы взимали с духовенства своей епархии за право беспрепятственно держать служанку-любовницу. Этот обычай противоречил всем уставам и правилам церкви, но был широко распространен и практически неискореним.

[39] Герман Буш (1468—1534), выдающийся германский гуманист и поэт, один из предполагаемых авторов «Писем темных людей».

[40] в самом начале «Метафизики».

[41] Один охальник — Ульрих фон Гуттен. Какое из его сочинений против Пфефферкорна имеется в виду, сказать трудно.

[42] Старое искусство.— Под этим общим титулом объединялись «Категории» и «Об истолковании» Аристотеля и «Введение в «Категории» Порфирия, то есть старинные труды по «искусству» логики.

[43] Петр Испанский (ум. в 1277 г.) — автор нескольких весьма популярных в средние века сочинений по логике.

[44] В действительности сорбоннисты приговорили к публичному сожжению книгу Рейхлина «Глазное зеркало».

[45] «Сумма против язычников» Фомы Аквинского, написанная «ради просвещения» мавров, сарацинов и испанских евреев.

[46] Действительно, папа Лев X (1513—1522) был признанным ценителем и покровителем искусства и литературы.

[47] Храм святого Мартина — кафедральный собор в Майнце.

[48] Рогатый силлогизм, — то есть построенный по образцу софистического силлогизма, придуманного философом Хрисиппом, основателем стоицизма (III в. до п. э.): «Если ты чего-либо не потерял, ты это имеешь; рогов ты не терял; следовательно, ты рогат». Нетрудно убедиться, что довод, предложенный «охальниками», отнюдь не принадлежит к числу рогатых силлогизмов.

[49] «Послание к Дамазу», XV (цитата искажена как сокращениями, так и добавлением средневековых латинизмов). Иероним говорит о «хитоне Господнем» аллегорически, понимая под ним единство Восточной церкви, «охальники» же, потешаясь над невежественным оппонентом, толкуют текст Иеронима буквально.

[50] Речь идет о римской курии, то есть папском «дворе».

[51] Брассикан — латинизированное имя Иоганна Кольбургера, преподававшего грамматику и философию в Тюбингене. Его «Грамматические наставления» вышли впервые в 1508 году.

[52] Валерий Максим — римский писатель-прозаик I века н. э. Его «Достопамятные деяния и речения, в XI книгах» (сборник всевозможных историй и анекдотов) пользовались большой популярностью на факультетах искусств в Германии.

[53] Доктор Изощренный — почетное прозвание Дунса Скота.

[54] Доктор Несокрушимый — Александр из Гэльса в Глочестершире (ок. 1170—1245), философ и богослов. Ему приписывалось сочинение «Всеобщая богословская сумма». Его учениками в Парижском университете были Дунс Скот, Фома Аквинский и Бонавентура.

[55] Доктор Серафический — Джованни ди Фиданца (1221 — 1274), более известный под именем святого Бонавентуры. Труды этого великого авторитета в богословии не имеют ни малейшего отношения к «науке физической».

[56] Доктор Святой — Фома Аквинский.

[57] Порфирий (233 — ок. 304) — греческий философ-неоплатоник. В средние века пользовался чрезвычайною известностью его трактат «Введение в Аристотелевы «Категории», или «О пяти звучаниях» (имеются в виду так называемые предикабилии, то есть необходимые признаки понятия); этот же трактат издавался под названием «Пять универсалий» (то есть общих понятий).

[58] 29 марта 1514 года епископ Шпейерский, по поручению папы Льва X, рассмотрел «дело Рейхлина» и вынес определение, что «Глазное зеркало» — сочинение не еретическое и что Гоогстратен должен уплатить значительные судебные издержки.

[59] Первоначально католическая церковь называла консисторией любое собрание кардиналов под председательством паны, потому что в присутствии папы кардиналы стоят (consis-tunt); впоследствии термин приобрел гораздо более широкое значение. Здесь речь идет о «частной консистории» — узком и строго закрытом совете кардиналов, на котором решаются наиболее важные дела церкви. Аудитор — здесь лицо, выслушивающее жалобы.

[60] «Псалтирь», XXXIV,

[61] Доминиканцы (проповедники), по вековой традиции, держались учения Фомы Аквинского, францисканцы (минориты) — Дунса Скота.

[62] Иоганн Гокман был ректором Венского университета в 1507, 1510 и 1515 годах.

[63] ...какой-то малый...— Ульрих фон Гуттен. Он появился в Вене летом 1511 года.

[64] Правильная латынь не допускает иного обращения, как на «ты», но невежде ректору это кажется оскорблением.

[65] «Автор» спутал «нехристя» Марка Туллия Цицерона с апостолом Павлом («Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими» сказано в «Послании к Римлянам» XII, 15). «Ученик не выше учителя» — «Евангелие от Матфея», X, 24.

[66] «Ученик не выше учителя» — «Евангелие от Матфея», X, 24.

[67] Намек на евангельскую притчу о фарисее и мытаре, которые молились в храме, и фарисей благодарил бога за то, что он благочестив, «не таков, как прочие люди», и, в частности, не «как этот мытарь», мытарь же твердил лишь одно: «Боже! будь милостив ко мне, грешнику!» И Христос, рассказывающий притчу, заключает: «Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится» («От Луки», XVIII, 10-14).

[68] «Всякий человек ложь» — «Псалтирь», CXV, 2.

[69] «Евангелие от Матфея», VII, 2.

[70] Иоанн Эстикампиан — Иоганн Рак из Зоммерфельда (Aesticampianus — буквальный латинский перевод немецкого Sommer-feld; 1460—1520), германский поэт и ученый-гуманист. Случай, о котором повествует «автор» письма, произошел с Эстикампнаном в Лейпциге.

[71] Семь свободных искусств, составлявшие предмет изучения в средневековых школах и университетах (на факультетах искусств), разделялись на тривиум (трех-путие), то есть грамматику, риторику и диалектику, и квадривиум (четы-рехпутие), то есть арифметику, астрономию, музыку и геометрию. «Искусства», входившие в квадривиум, изучались чрезвычайно поверхностно.

[72] Семь смертных (то есть непростительных, ведущих к вечной муке) грехов таковы: похоть, обжорство, скупость, лень, гнев, зависть, гордыня.

[73] Герцог — Георг Бородатый, герцог Саксонский (1500—1539).

[74] «Евангелие от Луки», XXII, 15.

[75] ...один здешний поэт — возможно, Герман Буш, предполагаемый автор этого письма.

[76] У Ортуина действительно были стихи на смерть Герхарда из Зутфепа, появившиеся позже, в 1518 году, в сборнике «Жалобы темных людей». Но то, что приведено ниже, нельзя рассматривать даже как пародию на них.

[77] ...не довольно Александра изъяснил...— «Достопамятная глосса» содержала комментарий лишь к двум из четырех частей «Доктринала».

[78] «Меньшое сочинение» — элементарный школьный учебник, представляющий собою сокращенный вариант «Доктринала» и принадлежащий тому же автору — Александру Галлу.

[79] Фигурал — хорал, осложненный многоголосым аккомпанементом.

[80] «Псалтирь», XXIII, 7.

[81] Магистр Конрад объясняется в любви словами, позаимствованными из Библии: «Ты прекраснее сынов человеческих» («Псалтирь», XLIV, 3), «Вся ты прекрасна, подруга моя, и пятна нет на тебе» («Песнь Песней», IV, 7).

[82] В Кельнском кафедральном соборе «хранились мощи» трех «волховов с востока», которые, по евангельской легенде, явились в Иерусалим к царю Ироду и спросили: «Где родившийся Царь Иудейский? Ибо мы видели звезду его на востоке и пришли поклониться ему» («От Матфея», II, 1 — 2).

[83] «Псалтирь», XXV, 5.

[84] «Оплот веры»—сочинение испанского францисканца Альфонсо Спина (XV в.), направленное против еретиков, евреев и магометан и полное самых невероятных и самых гнусных вымыслов.

[85] В действительности — Притчи Соломоновы, XXIV, 29.

[86] «Псалтирь», XXXIV, 5.

[87] «Екклесиаст», X, 14.

[88] Доминиканцы были противниками нового, утверждавшегося тогда в католической церкви догмата о непорочном зачатии Богородицы. Чтобы поубедительнее его опровергнуть, доминиканские монахи в Берне распустили молву о «чудесах» и «видениях»,— будто Богородица собственными устами возвестила одному послушнику, что она запятнана первородным грехом. Обман был раскрыт, и четверо доминиканцев сожжены на костре (1509 г.).

[89] ...отравили какого-то императора — Генриха VII, в 1313 году; однако в этом случае вина монахов точно не доказана.

[90] «Псалтирь», LIV, 16.

[91] Дети диавола — выражение, заимствованное из «Первого соборного послания апостола Иоанна» (III, 10), где мир разделяется на «детей божиих» и «детей диавола».

[92] Полное ее название— «Защита Иоганна Рейхлина Пфорцгеймского, доктора обоих прав, против кельнских клеветников» (Тюбинген, 1513).

[93] Брулифер — Стефан Брулифер из Сен-Мало, преподававший богословие в Майнце и Меце (вторая половина XV в.). Книга, о которой говорится здесь, называлась «Разновидности в согласии со Скотом» («разновидности», formalitates — в схоластической философии различные аспекты, в которых разум способен рассматривать одну и ту же вещь).

[94] «Щит фомистов» — «Щит против стрел, нацеленных и пущенных во святое и непорочное зачатие Девы Марии; в виде трех проповедей...» (Лейпциг, 1484).

[95] Аницпй Манлий Торкват Северин Боэций (ок. 450—524), философ и государственный деятель при дворе готского короля Теодориха, захватившего Италию. «Утешение философией» (написанное в тюрьме, в ожидании суда и казни) было очень широко известно в средние века. Принадлежность Боэцию маленькой и скверно написанной книжки «О школьном обучении» наукою отвергается.

[96] Самуил из Лихтенберга во Франконии, по свидетельству гуманиста Генриха Бебеля, бездарный бродяга, чьи вирши не менее опасны и ядовиты, чем укус аспида.

[97] Полигистор (то есть «весьма ученый», греч.) — название сочинения римского писателя III в. н. э. Гая Юлия Солина. Другое его название — «Собрание достопамятных событий».

[98] Среди привилегий Венского университета было право защищать добрую репутацию лиц, получивших от университета ученую степень.

[99] «Триумф Капниона» («Капнион» — перевод на греческий язык имени «Рейхлин»).— Поэма с таким названием принадлежала Гуттену, но была напечатана позже, в 1517 году. Идет ли речь о ее рукописной копии или о другом, одноименном сочинении, сказать трудно.

[100] Филомуз — Якоб Лохер (1470—1528), переводчик «Корабля дураков» Бранта на латинский язык.

[101] 13 октября 1513 года майнцские доминиканцы во главе с Гоогстратеном вышли торжественной процессией на городскую площадь, чтобы предать «Глазное зеркало» огню, по в последний момент вмешался архиепископ Майнцский и запретил экзекуцию.

[102] Гадес (или Аид) — подземное царство мертвых в античной мифологии.

[103] то есть ордена доминиканцем.

[104] «Там этот Левиафан — «Псалтирь», GUI, 26.

[105] «На аспида и василиска наступишь» — там же, СХ, 13.

[106] «За то отцы...» — «Книга пророка Иезекииля», V, 10. На этом примере английский переводчик и комментатор «Писем темных людей» Фрэнсис Гриффин Стоунс показывает, что такое «четвероякое толкование» Фомы Валлийского, усвоенное братом Конрадом Оболтусом. Природное толкование - Сатурн пожирает собственных сыновей, потому что он обозначает время, а все, рожденное временем, временем же истребляется. Буквальное толкование - О Сатурне говорят, что он пожирает собственных сыновей, потому что родившиеся под «созвездием» Сатурна редко выживают. Историческое толкование - Сатурн был царем Крита, и брат его, Титан, предсказал ему, что один из сыновей лишит его трона. Тогда он надумал пожирать своих сыновей и тем отвратить злую судьбу. Аллегорическое толкование - Алчный человек, у коего в руках грабительство, словно бы некая коса, пожирает собственных сыновей в том смысле, что своими вымогательствами он разоряет их и истощает их состояние». Все заключается той цитатой из Иезекииля, которую приводит Оболтус.

[107] «Псалтирь», XLIV, 15.

[108] «Песнь Песней», I, 3.

[109] Каллиста — нимфа, родившая от Зевса (Юпитера) сына Аркада. Ревнивая Гера, супруга Зевса, превратила Каллисту в медведицу, а богиня Артемида ненароком убила ее на охоте, после чего Зевс дал своей возлюбленной бессмертие, обратив ее в созвездие Большой Медведицы.

[110] Аглавра.— Она исполняла поручение богини Афины (отсюда — служанка), но была непослушна и недобросовестна, и, чтобы ее наказать, Афина внушила ей безумную страсть к богу Гермесу (Меркурию), который был возлюбленным ее сестры; от ревности Аглавра превратилась в камень.

[111] ...у Иова, XLII.— На самом деле — «Книга Иова», XLI, 15.

[112] «Псалтирь», XLIV, 11 —12.

[113] Кадм пустился на поиски Европы, похищенной Зевсом (Юпитером), но Дельфийский оракул велел ему оставить это намерение, а пойти следом за коровой, которая ему повстречается, и там, где корова остановится, основать город. Так возникла Кадмея, цитадель Фив в Беотии (область Средней Греции).

[114] Дочь Кадма, Семела, понесла от Зевса; коварная Гера явилась к ней в образе старухи и посоветовала, чтобы Семела закляла Зевса показаться ей во всем своем величии. Связанный клятвою, Зевс подчинился и предстал перед Семелою в блеске молний, которые и испепелили любопытную. Но не родившееся еще дитя Зевс извлек из утробы матери, зашил к себе в бедро и доносил. Этот младенец и был Вакх (Дионис).

[115] Этот старинный миф о любви двух речных божеств был переведен Овидием («Метаморфозы», IV, 55 ел.) в бытовой план. Юноша и девушка любят друг друга вопреки воле родителей. Они уговариваются о свидании за городом. Фисба приходит первою, но встречается со львицею (место действия — Вавилон) и бежит, бросив покрывало. Является Пирам, находит изодранное покрывало, решает, что девушка погибла, и закалывается. Возвращается Фисба и убивает себя над телом любимого.

[116] Бог огня и кузнечного ремесла Гефест (Вулкан) родился слабым и уродливым, и отец, Зевс (Юпитер), в раздражении швырнул его с Олимпа на землю.

[117] «Псалтирь», XXXV, 13.

[118] Вильгельмиты — монашеский орден, основанный в XII веке итальянцем Гуильельмо (Вильгельмом) неподалеку от Сьены. В XVI веке орден был в упадке и располагал очень незначительным числом монастырей.

[119] Бегинки — светское религиозное общество, возникшее в XII веке в Нидерландах. Общины бегинок существовали также во многих городах Германии и Франции.

[120] ...от апостольского престола — то есть от папы римского.

[121] Генрих из Гассии (ум. в 1397 г.) — богослов, автор книг «Тайны священников» и «Зерцало души».

[122] Верней — лицо неизвестное. Возможно, имеется в виду богослов XIV века Гервеи.

[123] Лолларды — первоначально последователи английского реформатора Джона Уиклифа (ок. 1329—1384). Позже это название стали прилагать ко всем движениям, критиковавшим господствующую католическую церковь; здесь подразумеваются полумонашеские общины, появившиеся в Нидерландах в начале XVI века.

[124] «Ученик» — «Проповеди ученика, написанные и собранные не по-учительски изощренно, но попросту, по-ученически». Автором этого сборника, вышедшего в свет в 1418 году, был немецкий доминиканец Иоганн Герольт.

[125] «Пук времен» — вероятно, анонимный сборник проповедей, ходивший под названием «Имеющий вскоре» (по первым словам текста, на который написана первая проповедь сборника: «Имеющий вскоре судить живых и мертвых» — «Первое соборное послание апостола Петра», IV, 5).

[126] Имеющего серафическое одобрение — то есть находящегося в согласии со святым Бонавентурой, Доктором Серафическим.

[127] Цезарий — Иоганн Кейзер (1460—1551), поэт и гуманист, преподавал греческий язык в Кельне.

[128] Драхма — денежная и весовая единица (4,37 г) в Древней Греции. В средние века (и вплоть до недавнего времени) сохранялась как аптекарская мера веса; аптекарская драхма была равна 3,732 г.

[129] ...приближенному первой степени...— Ортуин недаром считает себя знатоком классической древности: он пользуется титулом, принятым при дворе римских императоров.

[130] «Книга Притчей Соломоновых», II, 7.

[131] «Просите и получите» — «Евангелие от Иоанна», XVI, 24.

[132] Рихард — Ричард из Миддлтона (умер ок. 1305 г.).

[133] Четыре книги, — «Изречения» Петра Ломбардского, разделявшиеся на четыре части.

[134] «Псалтирь», CVIII, 6.

[135] дабы он возложил вас на рамена свои...— Намек на одну из легенд о святом Христофоре (традиция относит его к III в.), которая гласит, что Христофор добывал себе пропитание, перенося путников через реку, и всегда делал это без малейших усилий, но однажды согнулся в три погибели, приняв на плечи младенца: этот младенец был не кто иной, как сам Иисус Христос. Christophoros по-гречески означает «Христоносец».

[136] «Псалтирь», CIII, 25.

[137] ...не будь вам даны, привилегии...— Начиная с XII века евреи в Германии считались личными слугами императора.

[138] В Кельне была особая должность надзирающего над общественными соляными амбарами.

[139] «Псалтирь», XXVI, 5.

[140] ...в долине Иосафата...— Эта долина (к северу от Иерусалима) названа местом божьего суда в библейской «Книге пророка Иоиля», III, 12.

[141] У Плавта («Амфитрион»,884) сказано как раз обратное: «Того, что было, вовсе не было». (Перевод А. Артюшкова.)

[142] ...у Дракона.— В средние века дома обозначались не по номерам, а по вывескам или каким-либо иным отличительным знакам. Дом с изображением дракона действительно существовал в Эрфурте и находился подле Большой коллегии. В нем сдавались квартиры преподавателям и студентам.

[143] Обряд посвящения новичка (беана), который учиняли над ним его будущие однокашники, сопровождался самыми жестокими и мерзкими глумлениями.

[144] «Откуда это ко мне...» — Магистр цитирует «Евангелие от Луки», I, 43 (слова, которыми Елисавета, мать Иоанна Предтечи, приветствует навестившую ее Марию, беременную Иисусом): он желает намекнуть на стихотворение Буша о так называемой «Песни Богородицы», которую (согласно той же главе «Евангелия от Луки») Дева Мария произносит в ответ на приветствие Елисаветы.

1	2	3	4	5	6	7	8	9	10
11	12	13	14	15	16	17	18	19	20
21	22	23	24	25	26	27	28	29	30
31	32	33	34	35	36	37	38	39	40

1	2		3	4	5	6	7	8	9	10
11	12		13	14	15	16	17	18	19	20
21	22		23	24	25	26	27	28	29	30
31	32		33	34	35	36	37	38	39	40
41	42		43	44	45	46	47	48	49	50
51	52		53	54	55	56	57	58	59	60
61		62

1	2	3	4	5	6	7	8	9	10
11	12	13	14	15	16	17	18	19	20
21	22	23	24	25	26	27	28	29	30
31	32	33	34	35	36	37	38	39	40

1	2		3	4	5	6	7	8	9	10
11	12		13	14	15	16	17	18	19	20
21	22		23	24	25	26	27	28	29	30
31	32		33	34	35	36	37	38	39	40
41	42		43	44	45	46	47	48	49	50
51	52		53	54	55	56	57	58	59	60
61		62

ОГЛАВЛЕНИЕ

ТОМ ПЕРВЫЙ

1	2	3	4	5	6	7	8	9	10
11	12	13	14	15	16	17	18	19	20
21	22	23	24	25	26	27	28	29	30
31	32	33	34	35	36	37	38	39	40

1	2		3	4	5	6	7	8	9	10
11	12		13	14	15	16	17	18	19	20
21	22		23	24	25	26	27	28	29	30
31	32		33	34	35	36	37	38	39	40
41	42		43	44	45	46	47	48	49	50
51	52		53	54	55	56	57	58	59	60
61		62